Я летела сквозь обманчивую прохладу летнего утра и удивлялась тому, как все просто. Как переставить запятую – «казнить нельзя помиловать», – и смысл меняется, и все уже по-другому. Последние дни я словно сидела за серым, грязным стеклом, а мама пришла и вымыла окно, и все снова стало хорошо.
Вот я и бежала в книжный клуб, мне нужен был Шкарик.
Народ там только собирался, но Шкарик уже раскладывал свои кляссеры с монетами.
– Здравствуйте, дорогие мои! Поможете мне с торговлей сегодня?
– Андрей Викторович, я хотела к вам за помощью обратиться…
– Слушаю?
– Андрей Викторович, мне нужен подарок для одной красивой женщины. Хорошие духи. Это для моей мамы… А вы же разбираетесь в красивых женщинах и знаете, что они любят… И где взять…
– Так для мамы или для красивой женщины?
– Моя мама – очень красивая женщина, – заверила я его. – Зеленоглазая шатенка. Вот такая. – Я изобразила локтями бюст, поднялась на цыпочки и прошлась перед Шкариком, старательно вертя задницей.
– Что ж, очень даже ничего, – одобрил Шкарик. – Дай подумать… Где же это у меня было? – Он стал копаться в своей записной книжке, оставил нас с Ричардом присматривать за товаром, а сам умчался к телефону-автомату.
Где-то через полчаса прибежал, выгреб у меня все двушки и гривенники и снова убежал.
Снова прибежал, схватил меня и поволок к телефону.
– Сейчас поговоришь с одним человеком, – сказал. Набрал номер и сразу стал орать в трубку: – Лина! Это не то, что ты думаешь! – И мне: – Нa, объясни ей!
– Алло. Здравствуйте…
– Кто это? – свирепым женским голосом спросила трубка.
– Меня зовут Глория… Мне двенадцать лет… Андрей Викторович любезно согласился помочь мне найти подарок для мамы…
– Андрей Викторович знаком с твоей мамой? – Голос в трубке смягчился, но все еще был подозрительным.
– Нет. Он со мной знаком. По книжному клубу… Просто я не знаю, что купить. И где. Понимаете? Не разбираюсь…
– Понимаю, – вздохнула трубка. – Дай мне Андрея Викторовича, Глория…
– Вот видишь! А ты сразу… – Шкарик пританцовывал у автомата, как будто хотел пи?сать. – Я же тебе рассказывал сто раз… Девочка с собакой, наш с Ронькой давний дружочек… Ну помоги, Линочка, я знаю, у тебя есть там одна, которая возит… Ага… ага… Гло, записывай. – Он дал мне записную книжку, продиктовал номер телефона. – Спасибо тебе, ангел мой! Целую твои крылышки.
Я скорчила гадливую гримасу, а Шкарик показал мне кулак. Я отдала ему записную книжку и вернулась к Ричарду.
Шкарик прибежал через пару минут:
– Ну, все в порядке, я договорился. Едем, – и стал собирать свои пожитки.
– Сейчас? Так рано же еще… У вас день пропадет…
– Нам на другой конец города, и она сказала – до четырех. Поехали, поехали, не спи.
И мы поехали.
Сначала трамваем, с двумя пересадками, потом троллейбусом. По дороге Шкарик смешил меня стихами Хармса, а Ричард смотрел в окно. За троллейбусом тянулся длинный, почти летний шлейф пыли, в открытом окне трепетало призрачное знамя зноя, пахло раскаленным асфальтом и соляркой.
Людей было мало – воскресенье, все за городом, и мы путешествовали с комфортом, пока в троллейбус не вошла старушка в боевито сдвинутом на лоб (как кепка у гопника) каштановом паричке.
– О! Поразводили тут собак, людям в троллейбус не войти! А расселись! Ни стыда, ни совести, пожилые люди стоят, а они…
– Дамочка, что же вы сердитесь? И места свободные есть, и собака в наморднике, как положено, – примирительно сказал Шкарик, но старушка не унималась, прошла на свободное место и продолжала ворчать всю дорогу – про бессовестную молодежь, которая развела собак, когда людям жрать нечего.
– Не обижаешься? – спросил Шкарик у Ричарда, и Ричард вежливо шевельнул хвостом.
Пес выглядел довольным и безмятежным, кататься в общественном транспорте он любил, а с тех пор как Катя помогла мне обучить его команде «Защищай!», которую пес отрабатывал в наморднике, он стал относиться к этому сомнительному собачьему украшению лояльно.
Катя многому меня научила. Я ездила к ней в питомник каждую неделю, стабильно прогуливая школу, но в разные дни – чтобы не бросалось в глаза.
Катя научила меня любить и понимать кавказских овчарок (ее любимых собак), работать с доберманами и черными терьерами, о которых до этого я знала мало – мой папа их не держал, а просто читать о собаках – это совсем не то.
Катя была профессиональным кинологом, а я многие вещи делала интуитивно, но общий подход к воспитанию собак у нас совпадал, так что мы сдружились до девчачьих сплетен – частенько, покормив собак, сидели и болтали о всяком. Однажды я спросила:
– Кать, а тебе нравится Федор Сергеевич? – Меня беспокоило то, что все мои знакомые мужчины были неженатые и какие-то заброшенные.
– Нравится, – улыбнулась Катя, – но не так, как ты думаешь. Я была знакома с Дашей, его женой. Не близко, так… Потом она уехала, ну ты знаешь… А я случайно встретила Федю… Он сильно пил тогда… Я в курсе была, что он собак очень любит, и помогла ему в ДОСААФ устроиться, инструктором… А сюда уж его без моей протекции пригласили. Федя с выпивкой завязал… Ну, и вообще… Ты знаешь, он хороший человек… А так, как ты думаешь, мне никто не нравится. Мать голову уже прогрызла – тебе тридцать пять, а ты все без семьи… А вот она, моя семья, – Катя обвела рукой вольеры с собаками, – другой мне не надо. Хорошо еще, что дед умер…
Я захихикала.
– Ой, что это я говорю… – спохватилась она. – Я хотела сказать, что дом мне вовремя достался, я от родителей съехала, и теперь так хорошо и спокойно… Какой-то я паук, Славка, мне одной да в деревне очень хорошо – простор, собаконьки мои, никто не мешает… И зачем я тебе все это рассказываю?
– Наверное, больше некому.
– Да. Никто не поймет. Да и не поверит, подумают – замуж выйти не получилось, вот и врет… А ты понимаешь?
– Не знаю. Но я верю. Почему бы человеку и не хотеть побыть одному?
Шкарик дернул меня за рукав и скомандовал:
– Выходим!
На тихой окраине мы, сверяясь с бумажкой, нашли нужную хрущобу, поднялись на пятый этаж и позвонили в квартиру 72.
Долго никто не отзывался, но Ричард насторожился, и я поняла, что нас рассматривают в глазок.
Открыла нам женщина монументальных размеров, похожая на злого индийского бога – высокая прическа, тяжелые серьги, длинно подведенные глаза, маленький крючковатый нос, утопленный в мясистом, сильно набеленном лице, три жирных подбородка, черный халат в китайских драконах, из-под которого трогательно выглядывал кончик простой сатиновой ночнушки в красный горошек.
– Собака зачем? – проквакала дама, и я поняла – нет, не индийский бог, царевна-лягушка. Вернее, царица-лягушка. Я всегда подозревала, что она и должна быть похожа на жабу.
– Вы не беспокойтесь, он воспитанный, будет у двери лежать и не шевельнется.
Дама впустила нас.
В прихожей было очень тесно, и Шкарик первым прошел в комнату, прошелестев дождем бамбуковой занавески, а хозяйка еще некоторое время наблюдала за тем, как Ричард лежит и не шевелится.
– Дисциплина – это хорошо, – наконец сказала она. – Проходи, девочка. Только обувь сними.
Я вслед за ней прошла в крошечную комнату, устланную и завешанную пестрыми коврами. Польская стенка была забита хрустальными вазами и фарфоровыми статуэтками, у стены стояло старое пианино, над ним висел портрет Есенина с трубкой. Красные плюшевые занавески, красные плюшевые кресла, диван,
