Геша пришел часа через два. В куцем пальтишке, расстегнутом, несмотря на холодный зимний ветер, в облезлой кроличьей шапке, сдвинутой на затылок, он шел расслабленной походочкой, и от него за версту несло какими-то мерзкими пряными духами.
– О, явился котяра твой, – сказал Джоник, – ну иди уже, я сам дальше.
– Привет, малaя, че так рано? – спросил Геша.
– Дело есть. Пошли. – Я зацепила Гешу за рукав и повлекла в кабинет.
Пока готовила очередной завтрак, рассказала о встрече с дядей Жорой.
– Так, говоришь, сюда шел?
– Не знаю. На полдороге встретили.
– Ну точно, стукнул кто-то, и пассажир надумал бабла срубить.
– Вот и мне так кажется… А денег у меня всего четвертной нашелся…
– Это ты не ссы, это мы решим сейчас… Деньги в банке, банка тут же. – И Геша полез на полку за нарядной жестянкой из-под индийского чая, в которую он скидывал деньги из карманов одежды перед стиркой. Высыпал мятые бумажки на стол, стал их разглаживать и считать. – Как думаешь, скоко такая псюра стоит?
– Не знаю, Геш…
– Ну ты ж там крутишься с этими… собаководами…
– Веришь, ни разу спросить не додумалась.
Мы оба оценивающе посмотрели на Ричарда, который терся у стола.
– Рублей двести? – предположила я.
– Да ты че? – возмутился Геша. – Ты на него посмотри! Он же ж породистый да с медальками еще теперь… Не, пятьсот, не меньше.
– Геш, ты гонишь, столько и я не стою…
– Так и я, может, столько не стою, а за него – в самый раз. – Геша с гордостью взглянул на Ричарда и собрал в стопку денежные знаки. Пачка получилась внушительная, хоть и неопрятная. – Туточки двести одиннадцать рубликов да твои еще, а с мелочью как раз двести пятьдесят. Ты вот как сделай – приходишь, такая, сразу бабки кровососу этому на стол и говоришь: «Вот вам, дядечка, сколько есть пока, если еще надо, я донесу». Не торгуйся, ясно? Сколько скажет – столько и дадим, и пошел он на хер. Брательник старший даст, скажешь, если надо…
– Геш, так где мы возьмем еще денег, если что?
– Не ссы, сказал. На книжке у меня есть, снимем.
– А тебе не жалко? Это вон же сколько, меня бы мать убила, если бы узнала… Она про деньги всегда очень переживает.
– Так женщины – они вообще переживательные, ты внимания не обращай… А я – чего? Я человек бессемейный, живу бобылем, и на хера мне? Зарплата капает, бабы дают, бухать я не бухаю… Даже телик есть. Не, малaя, мне не жалко. Слушай, может, мне с тобой пойти?
– Нет, спасибо, Геша. Лучше я сама.
– А чего? Мы б с ним там перетерли по-пацански…
– Вот-вот. Ты же мужчина, и он – мужчина, вы начнете друг перед другом выделываться, бочку катить, а он знаешь какой здоровый? Почти как дедушка… А я – ребенок, да еще и девочка. Мне он ничего не сделает.
– Ну… может, и так… Эх, жалко, характер у тебя – кремень, не бабский…
– И что?
– Ну… поплакала бы ему… Мужики от этого дела теряются. Сидит ревет, уже думаешь: что хочешь сделаю, лишь бы заткнулась…
– Нет уж, Гешечка, это не по мне.
– Вот и я говорю – кремень. Ну ты хоть попробуй…
– Да не умею я!
– Так притворись. Ну давай. – Геша плаксиво сморщился и захныкал. Я попробовала повторить его гримасу, но Геша только рукой махнул: – Не, не выйдет. У тебя такая рожа, будто ты меня укусить собираешься. Токо хуже будет… Хер с ним. Так чего? Щас девять. Тренировка когда у вас?
– В одиннадцать тридцать. Я метнусь к нему по-быстренькому. Нечего с этим тянуть, я так думаю.
– И то. Ну, давай, ни пуха тебе…
– К черту. – Я сунула деньги в карман, взяла пакет с пирожками и помчалась на лодочную станцию.
Глава 30
Продираясь сквозь колючий ледяной ветер, я напевала «Все любят пирожки, все любят пирожки…» на мотив «Все могут короли» и, только когда пробегала мимо собачьей площадки, подумала, что на лодочной станции дяди Жоры быть никак не может. Зима же, что ему там делать? Как же я раньше не сообразила? И где мне его искать?
Но решила все же сначала сходить туда.
Издалека я увидела, что место несколько изменилось – вместо ограды из сетки была теперь добротная кирпичная стена.
Я подошла к калитке и без особенной надежды подергала ручку. Но калитка легко открылась, и я просочилась во двор, где на меня с лаем стала напрыгивать молоденькая овчарка серой, волчьей масти. Пушистая, с изящными лапками и легкой острой мордочкой собака носилась вокруг меня, заискивающе прижав уши, звонко, но без угрозы лаяла да еще и махала хвостом.
– Глохни, гнида! – с порога цыкнул на нее дядя Жора, и собака убралась в будку. – А, шустрик. Пришла- таки… Ну, милости просим.
Дядя Жора был в разношенных тапках, матросские штаны заправлены в толстые шерстяные носки, тулуп накинут прямо поверх майки-алкашки – я подумала, что он, вероятно, здесь и ночевал, и удивилась про себя.
Поздоровавшись, я прошла за ним в маленькую, теплую комнатку, где было все, что нужно для жизни неприхотливому человеку, – карликовый холодильник «Морозко», традиционная электроплитка на тумбочке, обеденный стол у стены, кушетка, застеленная стареньким ковриком с оленями, и даже кресло. Вот кто был здесь лишним, так это дядя Жора. Высокий и могучий, мой рост в плечах, с борцовским, но чуть оплывшим, как свеча, торсом, крутолобый, бровастый, с темными, седеющими на висках волосами, он сразу занял все свободное пространство в комнате.
– Ну чего ты? Снимай курточку, присаживайся, щас купчику забодяжим…
– Гостинчик вам. – Я расстегнула куртку, выложила кулек на стол, но садиться не спешила.
– Чего тут? – Дядя Жора отогнул газетный угол. – Пирожки! Домашние! Ну, благодарствую! Вижу, ты девка грамотная, знаешь, как в гости ходить. – Из-под разбойничьих усов в улыбке блеснула фикса, и дядя Жора стал хозяйничать – поставил кипятить воду в кастрюльке, достал щербатые чашки в горошек и мешок с карамельками.
Я исподлобья наблюдала за хлопочущим дядей Жорой. На левом предплечье синим наколот рыкающий тигр, на пальцах правой руки какие-то перстни. Уголовник или так, приблатненный? Поди пойми… Спокойный мужик, совсем не злой; впрочем, крупным мужчинам это свойственно. А над Ричардом издевался, – может, и блатной, они собак терпеть не могут… Надо с ним поосторожнее, эти, кто в настоящей тюрьме сидел, вечно к словам цепляются…
Я вздохнула, достала из кармана деньги, мешочек с мелочью, положила на стол.
– Вот, тут двести пятьдесят рублей… если с мелочью. За собаку. Если еще надо – вы скажите.
– Чего? Это чего? Ты чего, совсем дурканулась? – Дядя Жора вытаращил глаза и даже чай просыпал.
– Вы же сказали – есть вопросы… Я и подумала… надо денег отдать… за собаку…
– Ну ты чудо! Прибери это. Прибери! – рявкнул он, как тот тигр, но все равно было не страшно. «Злости настоящей в нем не было», – как говорили о Ричарде.
Я послушно взяла деньги и снова сунула их в карман.
– Сядь уже, не маячь, – сказал дядя Жора спокойнее и стал бережно собирать чаинки со стола. – Это ж надо такое! Это ж додуматься надо! Я кто, по-твоему? Я буду малолеток щипать? И деньжищи какие притаранила, взяла же где-то! Ишь, гагара! У матери, что ли, подрезала? Семью без бюджета оставила?
