Мы с Ричардом шли к дяде Жоре, груженные как ослики: я тащила судок с кашей на мясном бульоне, а у пса на спине были две авоськи, связанные ушками, – с ячменной крупой, мослами и говяжьей обрезью.
Сомневалась я, что дядя Жора станет морочиться с собачьей едой, вот и запаслась.
Мы свернули с набережной в парк, я приглядела подходящее дерево, сняла с Ричарда авоськи, привязала поводок к толстой ветке, бросила псу под ноги шапку, велела охранять и дальше пошла одна.
Вчера после визита на лодочную станцию мой молчун Ричард обнюхал меня, нарычал, а потом стал жалобно скулить и облизывать мне руки.
– О! Че это он? – удивился Геша.
– Запах, – объяснила я. – Дядей Жорой пахнет, а значит – опасностью. Вот он и волнуется.
Поэтому я не взяла с собой Ричарда. Прихвачу Щуку и вернусь за ним – так решила.
Дядя Жора, видно, поджидал меня и, как только залаяла собака, вышел во двор.
– Вот, возьмите, – протянула я ему сумки, – это для собаки…
– А тяжеленные! Как только дотащила?
– Ничего, я сильная. Вы ее покормите, каша тут в кастрюльке, и мы пойдем, – сказала я, жадно заглатывая острый, как ледяные осколки, воздух.
– Что ж, и погреться не зайдешь?
Я поняла, что дяде Жоре одиноко и просто хочется поболтать.
– Я после тренировки зайду, ладно? Перед школой. Я же вам обещала рацион расписать, вот и расскажу, что к чему…
– Точно, – явно обрадовался дядя Жора, – а то ж я ни черта в этом не понимаю… Так ты зайди, растолкуй…
Он зашел в каптерку, недолго там повозился и вынес собаке миску с кашей. Щука, поскуливая, стала прыгать вокруг него бешеным кенгуру.
– Уйди ты, – замахнулся на нее дядя Жора, собака испуганно шлепнулась на брюхо и заюлила.
– Не надо с ней так, – сказала я.
– Так лезет же, мешается!
– Ничего, потерпите немножко, научится. А пугать не надо. Вы же не хотите, чтобы она людей боялась, вам надо наоборот, чтоб ее боялись, так?
– Ну, ладно, уболтала, – проворчал дядя Жора и поставил миску у порога.
Собака, забыв обо всем, набросилась на еду.
– Поводок у нее есть?
– Откуда? Вроде незачем было…
– Ничего, я взяла запасной. Через два часа вернемся.
Щука тащила меня за собой, поднимая фейерверки блестящих снежных брызг.
Завидев нас, Ричард встал, отряхиваясь от снега, и потянул носом. Учуяв ненавистный запах лодочной станции, зарычал и прижал уши.
Щука, припав на передние лапы, заскулила, а потом пустила в ход безотказное средство – повалилась навзничь, открыв уязвимое брюхо.
– Фу, Ричард! Она маленькая, нельзя обижать!
Пес неохотно отступил. Команда «маленький, нельзя!» была прекрасно отработана на мамином коте.
Шапка превратилась в снежно-ледяной комок, и я запихала ее в карман. Натянув поглубже капюшон, я подхватила собак, и мы пошли к площадке.
Несмотря на раннее утро, там уже резвились несколько псов, а хозяева с сизыми от холода губами танцевали традиционный зимний танец – три притопа, два прихлопа.
Я отпустила овчарок с поводков.
Ричард, степенно поздоровавшись со знакомыми псами и настороженно обнюхав незнакомцев, потерял к компании интерес и, оскальзываясь, полез на свою любимую лестницу, а Щука, ошалев от свободы и новых впечатлений, с лаем носилась вокруг пары молодых фокстерьеров.
Пятнистые твари переглянулись, разом кинулись на легкомысленную псину и погнали ее крyгом по площадке. Щука улепетывала, видимо находя игру в догонялки крайне увлекательной.
Я не стала ее останавливать. Щука была общительной и легко шла на подзыв, да и глупо было бы начинать заниматься, пока она не набегается.
– Что, взяла еще одну собаку? – спросила хозяйка фокстерьеров, по самые глаза укутанная в пушистый белый шарф.
– Нет, это не моя. Дали на воспитание.
– А… Тарасик говорил, что ты у нас великий дрессировщик. – Голос из-под шарфа звучал невыразительно и глухо, поэтому было трудно понять, смеется надо мной тетенька или искренне поверила синеглазому сплетнику.
– Тарасик несколько преувеличивает. Извините. – Я отошла поискать подходящих палок для апортировки.
Набрав палочек и сложив их в кучу, словно для костра, я свистнула, подзывая Ричарда. На зов прибежал не только мой красавец, но и Щука со своими ухажерами.
Я бросала собакам палку, и они гурьбой мчались за ней. Щука очень быстро поняла, что к чему, с радостным повизгиванием (она была очень разговорчивой) совала мне в руки обслюнявленную сосновую ветку и высоко подпрыгивала, как мышкующий волчишко, нетерпеливо ожидая следующего броска. Она была счастлива.
Хозяйка фокстерьеров, однако, вовсе не выглядела счастливой. Она никак не могла отозвать своих псов, так что мне пришлось поделиться с ней палочками, а Ричарда и Щуку отвести в сторону, чтобы разбить компанию.
Я попробовала пустить Щуку на лестницу, но она не шла, опасливо смотрела вверх и жалобно скулила.
Ричард, уставший ждать своей очереди, оттеснил нас плечом и ломанулся наверх.
Я остановила его командой на верхней площадке и сказала:
– Ричард, позови.
Пес послушно залаял, и только тогда Щука, попискивая, почти на брюхе поползла за ним.
Благополучно спустившись и осознав все величие своего подвига, Щука приняла от меня заслуженные похвалы и лакомства и уже смелее, но все еще причитая на каждом шагу, снова полезла на лестницу вслед за Ричардом.
Я решила, что это неплохая мысль – пускать моего отличника паровозом, и таким же образом мы штурмовали барьеры и бум. Правда, у каждого барьера, перед тем как прыгнуть, Щука садилась и облаивала препятствие звенящим от обиды голосом, а с бума так и нарезалась разочек, но все это были пустяки.
В тот день я не ставила перед собакой никаких конкретных задач, мне просто надо было понаблюдать за ней, я это и делала.
Выводы оказались неутешительными.
То, что собака не подходила мне ни по характеру, ни по темпераменту, в общем, не имело значения – так даже интереснее. Но теперь я могла сказать с полной уверенностью, что она не подходит и для караульной службы. Как говорил мой дедушка, «это явное не то».
Собаку придется ломать – а уж этого мне никак не хотелось делать.
Но я решила не огорчаться раньше времени – все равно сперва надо обучить ее самым простым вещам по послушанию, а там посмотрим. Я решила радоваться каждому успешному этапу. Дядя Жора пообещал не бить Щуку и отдал ее в обучение – хорошо. Щука молниеносно освоила апортировку – и это хорошо. Щука сообразительная и легко идущая на контакт собака – да просто замечательно. «А остальное мы решим, не ссы, – сказала я себе, совсем как Геша, – два месяца он нам дал. Два месяца – это нормально, придумаю что-нибудь».
Высвистав овчарок, я пошла назад, к лодочной станции. Наши два часа были на исходе (я чувствовала течение времени не хуже собаки, видимо, потому, что вечно была на грани опоздания).
