Около каких-то кустов я вытащила из кармана оттаявшую шапку и бросила Ричарду охранять, но с третьего раза пес таки понял, куда я собираюсь идти – без него, без охраны, в такое страшное место! – и стал виться вокруг меня.
– Тихо, Ричард, не бойся, он меня не съест. Ну, охраняй! – Я снова указала ему на шапку.
Ричард сел, но стоило нам со Щукой отойти, как пес вскочил и стоял, грустно опустив хвост и тревожно глядя мне вслед.
Я сдала Щуку хозяину и вручила ему толстую, обгрызенную собаками палку.
– Это чего? Бить?
– Далось вам это битье! Вот смотрите. Щука! Апорт! – Я бросила палку, и собака подхватилась за ней. – Ай умница. – Я скормила сухарик притащившей палку Щуке, а дяде Жоре сказала: – Будете так делать хоть несколько раз до вечера, хорошо?
– Чего это? Аборт еще какой-то выдумала… Я нанимался, что ли, эту псину развлекать?
– Не развлекать. Работать. Надо, чтобы она привыкла команды выполнять. Ваши команды, а не только мои, понятно? Поэтому кормить вы ее будете из своих рук. И палочку ей бросать – она это любит, так что будет приносить стопудово. То есть подчиняться команде. Я доступно объясняю?
– А… Ну, я понял. Не баловство это, а для дела… Чтоб слушалась, как ты говорила, так? Понял я, не дурак… Тогда ладно…
Поздним вечером, переделав все уроки, я все еще сидела за письменным столом, прикрывшись учебником по геометрии (чтобы мама не приставала), и писала сразу в двух тетрадках.
В одной я составляла расписание для себя на ближайшую неделю – ведь с появлением Щуки и так скудное время суток, отпущенное земному человеку, сократилось до размеров пресловутого гулькина хрена, и мне надо было все подрассчитать так, чтобы не пострадали ни мои занятия, ни Ричард, ни Зоська. А в другой я пыталась расписать схему дрессировочных работ для Щуки. В силу особенностей ее характера обычные ходы по подготовке к сдаче ОКД и ЗКС[8] ей не подходили. Не говоря уж об охране предмета (о чем мне и думать не хотелось – Щука была из тех собак, которые насмерть зацелуют и хвостом забьют), трудности, безусловно, будут и с такими командами, как «место», «лежать» – очень уж она нетерпеливая и резвая.
Вот я и думала, с чего мне начинать, чтобы не отпугнуть Щуку, чтобы она полюбила учиться, ведь я никогда раньше не тренировала собак для других.
«Надо бы с Федором Сергеевичем посоветоваться, – думала я, разглядывая исчерканный лист со стрелочками и взятыми в кружки словами. – Лучше бы с Катей, конечно, но до Кати я только в конце недели доеду, а Федор Сергеевич завтра на нашей площадке будет…»
Глава 32
Утром я снова привязала Ричарда к ветке. На этот раз мне хватило ума взять из дома какую-то тряпочку (в качестве охраняемого предмета), ее я и бросила у ног пса (я давала команду «охраняй!», а не «место!», опасаясь того, что мой миролюбивый зверь позволит любому подойти к себе и начнет сопротивляться, только если его куда-то потащат. А так и подойти не даст, команда – это святое).
Ричард обреченно улегся, свернувшись печальным кренделем. Ему совсем не нравились эти мои новые утренние прогулки.
– Я скоро, не грусти. – И я побежала к лодочной станции.
Там я застала неожиданное – дядя Жора в одной тельняшке, без тулупа, швырял Щуке какой-то предмет и басом орал:
– Аборт! Аборт! О, шустрик, – увидел он меня, – зырь, приносит! Рукавицу приносит! А если потеряю, найдет? Найдет? Рукавицу?
– Найдет. Только там команда другая – «ищи». Я научу. – Я невольно рассмеялась, видя, как хорошо самодрессируется дядя Жора. Признаться, я побаивалась, что в мое отсутствие он не сдержится и надает Щуке оплеух, а оно вона как.
Запыхавшийся дядя Жора подошел ко мне и крепко пожал руку.
– Кормили вы ее?
– Не. Тебя ждал. Щас покормлю, я ей каши наварил, с мослами, как ты сказала.
– Вы мослов только сейчас не давайте. Потом, как вернется. А сейчас обрези накидайте в кашу.
– Прямо сыряком?
Я кивнула.
– А вот ты мне скажи, к чему слово это дурное – «аборт»? Это «принеси», что ли? Как «в подоле принесла» или как, не пойму я чего-то… Аж неудобно такое кричать…
– Не аборт, а апорт, это от французского apporte – «принеси». А «аборт» – от латинского abortus, что переводится как «выкидыш». Созвучно просто.
– И где ты этого всего набралась? Детям такое вроде знать не полагается?
– А, у меня все родители – врачи, не обращайте внимания. Кроме того, «аборт» – это не ругательство, а медицинский термин.
– Умная как утка. – Дядя Жора с сомнением покачал головой, словно не мог для себя решить, хорошо это или плохо.
На площадке я застала одного Тараса, он тоже давал «частные уроки» чужим собакам, подрабатывал.
– Дядь Федя? К девяти обещался, – сказал Тарас, вздернув рукав, чтобы посмотреть на часы.
И, словно по волшебству, как только минутная стрелка подползла к отметке «12», из-за сосенки на краю площадки показался Федор Сергеевич, как будто прятался там до урочного времени.
Он был не один, вместе с ним шли еще мужчина в широкой охотничьей дохе и средних размеров собака, по окрасу – пингвин пингвином. Черная спинка и голова, белая морда, грудь и лапы, смешные круглые белые брови.
Я протерла кулаками глаза. Нет, окрас собаки, хоть и смешной, меня не особенно впечатлил. Но собака хромала – передняя лапа нелепо выгибалась в сторону, словно там было еще одно колено, да и задняя с той же стороны, видимо, не была здоровой, поэтому при ходьбе пес тяжело заваливался набок.
И человек в дохе тоже хромал. Одна нога у него совсем не гнулась, и он резко выбрасывал ее вперед вместе с тростью.
«Это еще что за парад хромых?» – подумала я, не веря собственным глазам, а Тарас вдруг кинул шапку оземь, раскинул руки, закричал:
– Летеха! Летеха!!! Борян!!! Сколько лет, сколько зим!!! – и побежал навстречу идущим.
В последний момент я словила Щуку за хвост (она готова была бежать за кем угодно – лишь бы бежать) и усадила рядом с Ричардом.
Тарас обнимался с новым хромым, потом они обнимались все втроем, и только пингвинособака терпеливо стояла рядом, не выражая никаких эмоций.
Наобнимавшись, они о чем-то заговорили, похлопывая друг друга по плечам, Тарас обернулся и указал на меня, а Федор Сергеевич махнул мне рукой, делая знак подойти.
– Летеха наш приехал! Знакомься, Славка, это Борян наш! Воевали вместе! – Тарас заходился от радости как щенок.
– Воевали? – удивилась я. – Как это?
Они же совсем молодые еще… Я вежливо кивнула летехе, который мне совсем не понравился. Он был похож на байбака или другого крупного грызуна – плоский лоб, быстрые глаза-маслины, круглые щеки и выдающиеся вперед верхние зубы под тонкой полоской темных усов.
– Так Афган! В Афгане воевали, – сказал Тарас и запел гундосо, по-блатному: – «Ветер задул, пыль подняв на бегу… эт-та вам не Кабул, не восток и не юг… За-десь в Кундузе жара… хоть и север страны… и порой до утра слышен голос войны…» Борян, братушка! – Он снова полез к летехе обниматься.
А я стояла чуть в стороне, придерживая собак за ошейники, и думала: как же я раньше не догадалась? Конечно, Афган! И шрам Федора Сергеевича, и его хромота – это, наверное, он был ранен там. Ранен – у меня это в голове не укладывалось. Ранен. На войне.
Мы все, конечно, знали о войне в Афганистане, но она была словно бы не взаправдашней. Настоящая война – это Великая Отечественная, она, та давняя война, казалась нам, детям, ближе и понятнее, чем афганская.
