спали под одним одеялом. Так я и проводил все зимы. С приходом весны наши гости отправлялись в путь, и я каждый раз не мог дождаться, когда же наступит следующая зима, чтобы снова встретить их в нашем доме. То, что они были одеты в лохмотья, вовсе не означало, что и сердца их были «в лохмотьях». Они дарили нам глубокую и горячую любовь. Я угощал их едой, а они одаривали меня любовью, и та сердечная дружба и горячая любовь, которой они делились со мной в ответ, до сих пор придает мне сил.
Когда я езжу по миру и вижу, как дети страдают от голода, я всегда вспоминаю о том, как мой дедушка при любой возможности делился едой с другими.
Стать другом для всех людей
Как только я решаю что-то сделать, я должен немедленно этим заняться, иначе я просто не усну. В детстве посреди ночи меня частенько озаряла какая-нибудь идея, однако приходилось ждать утра, чтобы приняться за ее воплощение. Я не мог заснуть и ковырял стенку, чтобы убить время. Это случалось так часто, что я почти проскреб дырку в стене, а на полу под ней выросла куча мусора. Еще я не мог заснуть, если днем со мной несправедливо поступили. В таком случае я вставал и прямо посреди ночи шел к дому обидчика, чтобы вызвать его на драку. Думаю, моим родителям было очень трудно меня воспитывать...
Особенно я не мог стерпеть, когда с кем-то несправедливо обходились. Я встревал в каждую драку, устраиваемую деревенскими мальчишками, так как чувствовал ответственность за соблюдение справедливости в любой ситуации. Я находил виноватого и громко отчитывал его. Однажды я даже пошел к дедушке одного местного задиры и заявил ему: «Деда, вот что натворил ваш внук! Пожалуйста, разберитесь с ним».
Я мог вести себя крайне необузданно, но у меня было доброе сердце. Иногда я приходил в гости к замужней старшей сестре, и требовал, чтобы меня угостили рисовыми пирожками и курятиной. Взрослые не испытывали ко мне неприязни за такие дела, так как видели, что мое сердце переполнено теплом и любовью.
Особенно хорошо у меня получалось ухаживать за животными. Когда птицы вили гнезда на деревьях около нашего дома, я выкапывал для них лужицу, чтобы они могли напиться. Еще я брал из кладовки немножко лущеного проса и рассыпал по земле, чтобы покормить птиц. Сперва они улетали прочь, стоило мне к ним приблизиться, но вскоре поняли, что тот, кто кормит их, проявляет тем самым свою любовь, и больше уже не улетали от меня.
Однажды мне пришла в голову идея разводить рыбу. Я наловил мальков и выпустил в лужицу, а потом набрал пригоршню корма для рыб и рассыпал по воде. Но когда я проснулся на следующее утро, я обнаружил, что все рыбки умерли за ночь. А ведь я так мечтал вырастить этих мальков! Я долго стоял над лужей, в изумлении глядя на то, как они плавают на поверхности воды кверху брюхом. В тот день я проплакал до вечера без остановки...
У моего отца была обширная пасека. Он брал большой улей и прибивал к нему массивное дно, чтобы пчелы строили там соты из воска и откладывали мед. А я был очень любопытным, и мне не терпелось увидеть, как пчелы обустраивают свой улей. И тогда я засунул лицо прямо в середину улья... Как же зверски они меня покусали! И как страшно после этого распухло мое лицо...
Однажды я вынул днища из нескольких ульев и получил за это суровую взбучку от отца. Как только пчелы заканчивали обустройство ульев, отец вынимал днища и убирал их на хранение. Эти днища были покрыты пчелиным воском, которым можно было разжигать лампы вместо масла. И вот я набрал этих дорогущих днищ, разломал их и отнес семьям, которые не могли себе позволить купить масло для ламп. Это был акт помощи, однако я сделал это без разрешения отца, за что и схлопотал хорошую трепку.
Когда мне было двенадцать, у нас было не так много игр. Выбор был небогат: либо игра в ют, напоминающая пачизи, либо чангги, похожая на шахматы, либо обычные карточные игры. Мне всегда нравилось бывать там, где для игры собиралось много людей. Днем я играл в ют или запускал воздушного змея, а вечерами участвовал в карточных турнирах, которые проводились по всей деревне. Победитель забирал по 120 вон[3] за каждую партию, а я мог с легкостью выиграть по крайней мере одну из трех партий.
В канун Нового года и в первое новогоднее полнолуние в карты не играл разве что ленивый. В такие дни полиция смотрела на это дело сквозь пальцы и никогда никого не арестовывала за азартные игры. Я шел туда, где играют взрослые, и дремал там всю ночь, а рано поутру просился к ним хотя бы на три партии перед тем, как все расходились по домам. Затем я брал свой выигрыш, покупал на него разных гостинцев и игрушек и дарил их своим друзьям и бедным ребятишкам из окрестных деревень. Я никогда не тратил эти деньги на себя или на что-нибудь дурное. Когда к нам в гости приходили мужья моих старших сестер, я просил разрешения взять у них из кошельков немного денег, а потом покупал на них конфеты и сладкую патоку для бедных детей.
Конечно, в любой деревне живут и состоятельные люди, и бедняки. Если я видел, как кто-нибудь из детей приносит в школу на обед вареное просо, я просто не мог есть свой вкусный рис и тут же обменивал его на это просо. Дети из бедных семей были мне ближе, чем дети из богатых семей, и я хотел хоть как-то позаботиться о том, чтобы они не оставались голодными. Для меня это было своего рода игрой, которую я любил больше всего; я был еще ребенком, но уже чувствовал, что хочу стать другом для каждого из них. На самом деле мне нужно было нечто большее, чем просто дружба: я хотел, чтобы мы могли делиться друг с другом самым сокровенным, что есть на сердце.
Один из моих дядьев был очень жадным человеком. Его семья владела небольшой бахчой посреди деревни, и каждое лето, когда поспевали дыни и начинали благоухать сладким ароматом, деревенская ребятня сбегалась к моему дяде и умоляла угостить их дынями. Однако дядя поставил палатку неподалеку от бахчи и сидел там, охраняя урожай и не желая поделиться даже одной маленькой дынькой.
Однажды я пришел к нему и спросил:
— Дядя, можно мне иногда приходить к тебе на бахчу и съедать столько дынь, сколько я захочу?
И он с готовностью ответил:
— Конечно же, приходи!
Тогда я пошел и рассказал всем детям, что если они хотят полакомиться дынями, им нужно будет собраться у моего дома в полночь и захватить с собой мешки. Когда наступила полночь, я отвел их на бахчу моего дяди и сказал: «Пусть каждый из вас соберет по рядку дынь и ни о чем не беспокоится». Ребята возликовали и тут же с криками бросились к бахче, за пару минут обобрав подчистую несколько рядков с дынями. В ту ночь голодные деревенские ребятишки уселись в поле посреди клевера и наелись дынь от пуза — да так, что чуть не лопнули.
На следующий день надо мной разразилась настоящая буря. Когда я пришел к дяде, там кипел грандиозный скандал, как в потревоженном пчелином улье.
— Ах ты, негодяй! — кричал на меня дядя. — Это твоих рук дело?! Это ты уничтожил весь урожай дынь, над которым я трудился целый год?
Однако, что бы он ни говорил, отступать я не собирался.
— Дядя, — сказал я ему, — неужели ты забыл? Ты ведь разрешил мне съесть столько дынь, сколько я захочу. А ребята из деревни тоже захотели дынь, и я почувствовал, что их желание — мое желание. Хорошо ли я поступил, дав по дыньке каждому из них, или я не должен был давать им ни одной?
Услышав это, дядя сказал:
— Ну хорошо. Ты был прав.
На этом гнев его остыл.
Мой ясный жизненный компас
Род Мунов берет начало в городе Нампхён, что рядом с Наджу в провинции Чолла. Этот городок расположен примерно в 320 километрах южнее Сеула, на юго-западе страны. У моего прапрадеда, Мун Сон
