индивидов, так и тех, которые связаны с религиозными и национальными предрассудками. Возлюбим изобилие, идущее от целостности, а не от отдельных частностей. Избавимся от всех тех побрякушек, которые можно нацепить на себя и добиться уважения окружающих; благодаря всепобеждающей бедности и не знающей границ любви мы вновь вернем неповторимое своеобразие каждой вещи и каждой личности. Без этого наша любовь к ним будет всего лишь простым обожанием. И чем больше мы будем работать над их укреплением, тем в большей степени они будут всеобъемлющими и индивидуальными. Интеллектуальная деятельность, выводящая нас за пределы унифицированной реальности, является наилучшей дорогой, ведущей в царство любви.
Мы должны воспользоваться всеми этими средствами, чтобы у личности выработалась новая привычка — привычка рассматривать все человеческие проблемы с точки зрения блага сообщества, а не с точки зрения индивидуального каприза. Сообщество — это, конечно, не все, но обособленная человеческая личность — это ничто. Коммунизм является философией, говорящей от третьего лица, философией безличного. Но существует две философии, говорящие от первого лица, два способа мыслить и обосновывать само это первое лицо: мы выступаем против философии Я, за философию Мы.
Присмотревшись внимательнее, мы поймем, что не только люди подобны нам. Наряду с миром людей и миром материи существует третья, еще более интимная социальная связь, та, что делает нас преданными духовной реальности. Эта связь является господствующей только потому, что цель ее — управление нами, нашим сообществом, и достигается она в результате длительной внутренней работы. Кроме того, она является ожиданием и согласием.
Но существует ли отклик на такое ожидание и имеет ли эта внутренняя работа какой-либо выход вовне?
Длительная идеалистическая традиция трактует дух как бесконечную способность создавать реальность и тем самым создавать себя. (Несмотря на предоставляемую ему широту действия, дух понимается как замкнутость.) С точки зрения этой традиции, когда мы говорим об объективной реальности, мы тешим себя иллюзией: мы выносим в будущее наше познание и воображаем его полностью осуществившимся в неподвижном мире, похожем на мир нашего нынешнего сознания, но превращенного в идеал, или в Бога. Это своего рода магический ритуал, с помощью которого мы надеемся застраховать себя от небытия, отвратить от непознаваемого и уберечь от беспокойства, компенсация за те трудности, которые порождает вечно куда-то стремящееся беспокойное мышление. Следовательно, то, что мы называем объектом, не является реальностью, которая манит нас и обогащает, эта реальность создается нашим страхом, нашим стремлением к комфорту, нашим самодовольством, и она в конечном счете встает препятствием перед жизнью духа — свободной и полной приключений. Мысль оказывается сама себе объектом, она ни с чем не сталкивается, замыкается в собственных временных пределах, словом — является чистой имманентностью. Следовательно, нет истины, как нет и выбора: духу, чтобы быть в согласии с самим собой, достаточно функционировать в соответствии с некоторыми устоявшимися, хотя и гибкими правилами. Перед ним открыты три пути: самоанализ, и в этом случае описательная психология заменяет собой необходимость вынесения суждения; утилитарные поиски, которые из-за неспособности соприкоснуться с реальностью самих существ требуют от них лишь некоторых услуг; а для более требовательных умов — своего рода метафизика интеллектуального приключения, в которой философия обретает наконец свое величие, но тут же приходит в упадок или ставит себя на службу сторонним силам из-за безнадежности, которой сама питается.
Все тот же эгоизм, но облаченный в новые одеяния; эгоизм этот, конечно, менее заметен, поскольку речь идет не о разделении телесных существ, а о более или менее целостных реалиях. Однако уже интеллектуальный опыт обнаруживает здесь противоборство, таинство и присутствие. Идеализм сумел подметить их значение, назвав их нашим творением. Как мы привыкли все закрывать на запор! Когда разуму не удается увидеть что-либо иное, кроме себя самого, то возникает вопрос, не имеем ли мы в данном случае дело с ошибкой более общего характера. Вероятно, причину неспособности разума выходить за собственные пределы следует видеть в абсолютном игнорировании присутствия и любви, свойственных миру людей.
Спасение приходит сверху. Необходимо сделать так, чтобы человек был открыт духу за пределами себя самого — это, по сравнению с морализированием, более правильный путь. Только в этом случае начинает вырисовываться возможность влияния на человека, которое полностью завладело бы им. Нашему миру, страдающему не столько от недостатка разумности, сколько от обилия ничего не значащих и ничего не выражающих слов, потребуется еще ко многому привыкать. Людей придется переучивать постепенно, шаг за шагом, чтобы они пошли по надежному пути. Обозначим некоторые этапы этой перестройки.
Поначалу дух обнаруживает себя как противодействие, как враждебность (нечто подобное иногда происходит с человеческой дружбой): непонимание, растущее как снежный ком, внезапные столкновения, невыясненные отношения, тайная неприязнь. Но это (нечто наносное) идеалистические предрассудки, согласно которым мы живем заточенными в крепость и способны воспринимать окружающий мир только как столкновение. Встреча — это нечто большее, чем столкновение. Восприятие никогда не является делом одного человека: воспринимать — значит познавать вдвоем. Пойдем дальше. Встреча — это не точечный контакт: если бы это было так, идеализм все еще сохранял бы свое значение и с полным основанием считал встречи всего лишь удвоением Я, и, как говорит один из его сторонников, больше других обладающий чувством юмора, г. Брюнсвик, он мог бы видеть в ней столкновение меня с самим собой. Всякая встреча — встреча глубинная, она касается существования. Встреча — это восприятие того, что я называю реальным присутствием существа или существ, это тайна из тайн жизни, это сам гуманизм, и судьба человечества всецело зависит от нее.
И это самое драгоценное, что есть в нашем духовном достоянии, эмпиризм сводит к ощущению контакта, то есть к самому грубому, почти животному ощущению. Для него встреча — это нечто поверхностное, третьестепенное, глухое ко всему тому, что выходит за его рамки. Какая бездуховность! Поэтому-то и следует переучивать людей, вернув слову «духовность» все его космическое значение, все его целомудрие. Ведь даже в чисто физическом ощущении присутствует коренное различие между точечным контактом и смыслом, какой содержит в себе материя, о чем мы говорили выше. Контакт не может быть предметом искусства, даже те виды искусства, которые наиболее всего преуспели в его описании, все равно порождены движением и формой, а непосредственный контакт, ограниченное осязание всегда останутся чуждыми движению и форме.
Итак, поговорим о духовном начале. Для нас материализм характеризуется разъединением, а дух — объединением. Между тем каков бы ни был его объект — материя, человеческая дружба, духовная реальность, — дух может соединять только на расстоянии. Сразу же откажемся от услуг ограниченного воображения, которое, если речь идет о расстоянии, навязывает сугубо пространственный образ. Чисто материальное расстояние, которое никем не воспринималось бы и было бы заполнено творящим или созерцающим духом, не имеет никакого отношения к расстоянию между двумя существами, это — болезнь, небытие, просочившееся в бытие. Этот разрушенный, опустошенный, обескровленный, лишенный собственного присутствия мир непознаваем, как непознаваемы его части, которые ощущают себя, если только сталкиваются друг с другом; подвижная пустота, внутри которой каждое существо — всего лишь место, где происходит эта сутолока. Духовный мир — нечто совсем иное: это пересекающиеся друг с другом направления, существа, которые общаются друг с другом и между которыми нередко устанавливаются отношения любви и света. Образ непосредственного контакта — это всего лишь образ расстояния, сведенного к минимуму, и он не может дать мне какое-либо представление о том нематериальном отношении, которое для меня остается чудом: я как бы воспаряю над линией контакта и становлюсь способным воспринимать реальное присутствие. Материальный контакт не только не соединяет, он не производит даже встречи. Следовательно, единение осуществляется только на расстоянии, а подлинным расстоянием может быть лишь духовное расстояние.
Это духовное расстояние между существами, пронизанное духовным светом, внутри которого любые вещи взаимно обмениваются друг с другом, используя различные средства, является гарантом одиночества, когда каждый, подобно тянущемуся вверх ростку, направлен вертикально вверх, и единения, которое, не смешивая, соединяет всех сторонников духа в единое универсальное тело. Быть может, духовное расстояние и является главнейшим для понимания мира, и в нем мы можем легко отыскать то, что уже было получено в проделанных анализах: как раз тогда, когда эти расстояния теряют свою напряженность, дух
