деревянной крышей уже успела приобрести неряшливый вид, а внутри нее стоял характерный заплесневелый запах вьетнамской казармы.
По сырому коридору мы прошли в квадратную бетонную комнату, располагавшуюся в дальней части постройки. Прорези в верхней части стен заменяли в ней окна, а проникавший через них снаружи свет отчасти усиливался свисавшей с потолка голой лампой. Рядом с деревянным столом стоял желтовато- бледный, косоглазый вьетнамский унтер-офицер, разглядывавший только что доставленного дрожащего пленника. Меня представили сержанту Нгоку: пожав его потную руку, я тут же старательно вытер ладонь о ткань своего полевого комбинезона.
Я стоял в дальнем углу комнаты и наблюдал за происходящим. Нгок обошел стол и двинулся в сторону арестованного, при этом якобы не обращая на него никакого внимания. В какое-то мгновение Нгок выкинул вперед правую руку и согнутой в виде чаши ладонью с силой ударил по уху пленника, лицо которого сразу же исказилось маской боли, а изо рта вырвался громкий, скулящий вскрик. Столь же стремительно Нгок повторил удар – на сей раз его жертвой стало левое ухо вьетконговца, который принялся яростно растирать ладонями голову непосредственно за ушами и чуть ниже челюстных суставов.
Нгок задал ему какой-то вопрос, ответ на который, похоже, не удовлетворил его. Ударив ребром ладони по шее пленника, он вынудил того опуститься на колени. Нгок сделал жест рукой в сторону стола, и двое вьетнамских спецназовцев, выполнявших функции охраны, усадили арестованного на стул.
Нгок схватил левую руку пленника и, дернув ее на себя, принялся разгибать ему пальцы, одновременно прижимая ладонь к прибитому к столу кожаному ремню, после чего один из охранников накрепко обхватил лямкой запястье пленного. Затем Нгок вынул торчавший за поясом штык и воткнул его в стол рядом с собой. Пленный вздрогнул. Откуда-то из-под лацкана своей формы вьетнамский сержант вынул длинную и толстую булавку с красной круглой головкой, после чего неуловимым движением схватил большой палец левой руки допрашиваемого, а правой столь же стремительно вогнал иглу ему под ноготь.
Пленник истошно завопил. Нгок всем телом склонился над столом и задал какой-то вопрос. Снова последовал не удовлетворивший его ответ. Бесстрастно глядя на арестованного, Нгок медленно вытащил штык из стола, после чего, словно ведя дружескую беседу, задал пленному несколько вопросов, а под конец спросил его еще о чем-то, делая ударение на каждом слове, после чего стал ждать. Молчание. Плоскостью штыка Нгок ударил по шарообразной головке булавки – последовал новый всплеск крика, и лицо вьетконговца покрылось градинами пота. Один из охранников продолжал мертвой хваткой сжимать правую руку пленника.
Нгок спокойно отложил штык в сторону, полез во внутренний карман и извлек из него небольшой блокнот и записную книжку, которые положил рядом с собой. Через несколько секунд он раскрыл блокнот, удобно расположил его на столе, взял ручку и, занеся ее над бумагой, принялся спокойным тоном задавать вопросы.
Пленный невнятно прокаркал какие-то слова, однако Нгок лишь укоризненно покачал головой и столь же аккуратно положил ручку на стол. Снова взяв штык, он в очередной раз плоской частью лезвия протолкнул булавку почти по самую головку в палец пленника. Раздался очередной пронзительный вопль; по лицу вьетконговского агента потекли слезы.
Столь же спокойно Нгок заменил штык ручкой и выжидательно посмотрел на сидящего. Тот дрожал всем телом, что-то бормотал, но, по-видимому, все так же отказывался сообщать информацию, которой добивался от него Нгок. Прождав в молчании примерно полминуты, тот опять отложил ручку и взял штык. Пленный следил за каждым движением Нгока. Вот 'следователь' приблизил лезвие штыка к пурпурной головке булавки, вопросительно посмотрел на допрашиваемого и медленными, размеренными ударами вогнал стальную иглу почти до отказа – теперь ее острие, видимо, доходило до сустава большого пальца пленника. Вопли, которые вырывались при каждом ударе, исходили, казалось, не из артикуляционного аппарата человека, а откуда-то из глубины всего его естества.
Внезапно Нгок словно утратил все свое терпение и дико закричал на пленного. Тот, похоже, начинал терять сознание: его коричневатое лицо сильно покраснело, покрылось крупными каплями пота, а влажные глаза истерично взирали на лезвие штыка: вот оно поднялось на уровень пурпурной головки булавки, резко опустилось и с силой, до предела вогнало ее в палец.
Шумно работающие легкие пленника вгоняли внутрь себя влажный воздух помещения, словно подпитывая собой все новые истошные вопли, тогда как все его тело содрогалось и корчилось в диких конвульсиях. Со стороны могло показаться, что Нгок все же добился своего и сломил волю пленника. Как только смолкло эхо криков, он снова стал задавать свои вопросы. Видимо, пленник смог отчасти прийти в себя, а может, безумная боль попросту сорвала его голосовые связки; как бы то ни было, новое проявление упорства с его стороны еще больше разъярило Нгока, который схватил пальцами головку булавки и принялся раскачивать ее из стороны в сторону.
Понадобилась сила обоих охранников, чтобы удержать извивающееся, почти взлетающее над стулом тело арестованного, покуда он не исторг из себя сдавленное, задыхающееся: 'Нук', что по-вьетнамски означало 'вода'. Заметив намерение пленника говорить, Нгок взял ручку, однако вместо слов из горла несчастного лишь прошелестели какие-то нечленораздельные сиплые звуки. По движению руки Нгока один из охранников взял стоящее неподалеку ведро с водой и плеснул из него в открытый рот пленника.
Влага привела его в чувство настолько, что он снова обрел способность говорить. Нгок тут же принялся делать какие-то пометки. Как только он замечал признаки замедления или приостановки потока информации, ему оказывалось достаточно лишь шевельнуть пальцами в направлении булавочной головки, торчащей из-под ногтя пленника, и речь возобновлялась с убыстренной скоростью.
Минут через десять по лицу Нгока проскользнуло удовлетворенное выражение. Негромко и почти нежным тоном сказав пленному несколько слов, он сделал неуловимое движение пальцами, и тут же извлеченная из-под ногтя окровавленная булавка оказалась в его пальцах. Вьетконговец – а он наконец признался в том, что является таковым – застонал и, наполовину лишившись чувств, всем телом завалился на стол. Нгок вытер булавку от крови пленника и снова воткнул ее под лацкан своей рубашки, после чего с торжествующим выражением на лице повернулся ко мне. Взяв блокнот и ручку, он жестом предложил мне следовать за ним.
Через несколько секунд мы снова оказались под лучами яркого солнца. Мне хотелось немного постоять и отдышаться, но Нгок уже спешил в оперативную комнату Корни.
Переводчик изложил нам сообщение Нгока, который, время от времени сверяясь с блокнотом, доложил Корни, Бергхольцу, Шмельцеру, Фальку и лейтенанту Као сведения, которые ему удалось получить от вьетконговца, внедрившегося в ряды ударных сил Фан Чау.
Теперь Нгок располагал именами пяти других вьетконговцев, действовавших в лагере. Не исключалось, что там были и еще лазутчики, однако пленник с уверенностью знал лишь эту пятерку. Чуть позже Нгок, сославшись на слова допрошенного, подтвердил то, что нападение на лагерь действительно должно было состояться сегодня ночью. Пленный, естественно, не мог знать, на сколько дней его теперь отложили. Сам он не был в числе участников рейда на Чау Лу.
Лейтенант Кау отправился арестовывать пятерых ВК. Корни посмотрел на свои ручные часы.
– Уже поздно вызывать из группы в парней с 'детектором лжи', – проговорил он и пожал плечами. – На некоторых из этих людей методы Нгока действуют достаточно успешно, хотя сам я пытки не одобряю. В сущности, мы даже не можем с уверенностью сказать, что названные пленником пятеро действительно являются коммунистами. Мне представляется, что, когда имеешь дело с таким человеком, как Нгок, можно сказать все, что он потребует. 'Детектор' все же работает чище.
Корни повернулся к Бергхольцу.
– Скажите Борсту, чтобы передал в группу в отчет о допросе и заказал на завтра парней с полиграфом.
– Слушаюсь, сэр.
Корни посмотрел на меня.
– Ну, что вы думаете о наших методах допроса?
– Это всегда производит гнетущее впечатление, – ответил я. – Впрочем, мне уже довелось наблюдать нечто подобное, и Нгок, как мне показалось, действовал в чем-то даже утонченно.
Корни кивнул.
– У нас был долгий и трудный день. Как вы отнесетесь к небольшой порции шнапса перед обедом?
