не русских, не наших, – а из живых, из живых! – знают комсомольцы. Комсомольцы замялись. И тут неторопливо поднялся Геннадий Орлов. Он был спокоен, уверен в себе и очень хорош внешним обликом. Темные глаза его горели целеустремленным огнем – не менее целеустремленным, чем глаза у товарища Гамаля Абделя на портрете. Басом, слегка ленивым, но громким и ясным, отчеканивая каждое слово, Геннадий Орлов сказал, что хочет кое-что сообщить и просит слова. Нина Львовна и Галина Аркадьевна напряглись и обе одновременно кивнули головами.
– Я хочу сказать, – отчеканил Геннадий Орлов, – что больше этого нельзя терпеть. Ни одного дня и ни одной минуты. – Он выдержал долгую, серьезную паузу. Никто ничего не понял. – Да, – тяжело и низко сказал он, – ни одного дня. Потому что агрессивный курс Израиля против арабских стран является одним из звеньев глобальной стратегии международных империалистических сил, о которых Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев в отчетном докладе ЦК КПСС XXIV съезду нашей партии сказал так... – Орлов обвел комсомольцев горящими глазами. – «Нет таких преступлений, на которые не пошли бы империалисты, пытаясь сохранить или восстановить свое господство над народами бывших колоний или других стран, вырывающихся из тисков капиталистической эксплуатации».
Опять он выждал долгую паузу.
– Это не мои слова, ребята, – грустно и задумчиво сказал Геннадий Орлов. – Это слова Генерального секретаря нашей партии, и мы не должны пропускать их мимо ушей. Это касается нас всех. И мы должны сейчас, немедленно вынести решение и поставить на голосование важнейший вопрос...
Зрачки товарища Насера на портрете хищно вспыхнули от удовольствия.
– Как должна измениться работа нашей комсомольской организации в связи с событиями, происходящими в мире, ребята? Имеем ли мы право пассивно наблюдать со стороны то, как свободолюбивые народы всего мира, стараясь вырваться из тисков капиталистической эксплуатации, теряют силы, в то время как мы, счастливые, всем обеспеченные благодаря заботам нашей партии, ничего не делаем для того, чтобы помочь им? Чтобы не на словах, а на деле выразить им свою поддержку?
У Галины Аркадьевны началось сердцебиение.
– Что ты предлагаешь, Орлов? – звонко спросила Галина Аркадьевна. – Давайте голосовать.
– Во-первых, я предлагаю написать письмо товарищу Гамалю Абделю Насеру, – спокойно сказал Орлов. – Он должен знать, что мы всем сердцем приветствуем решение нашей партии о вручении ему почетного звания Героя Советского Союза, что мы не стоим в стороне. И написать я предлагаю немедленно. То есть просто прямо сейчас.
– Просто прямо сейчас? – переспросила Галина Аркадьевна, заглядевшись на Михаила Вартаняна. – Мне кажется, что это хорошее предложение. Ребята, кто за то, чтобы просто прямо сейчас выразить товарищу Гамалю Абделю Насеру свою поддержку и одобрение?
Комсомольцы подняли руки. Лапидус и рыжая Анна Соколова переглянулись с поднятыми ладонями.
– Я предлагаю написать так, – сказал молодой Орлов, – ну, это можно немного переправить, дополнить, но в принципе я предлагаю написать так: «Дорогой товарищ Гамаль! Мы, простые советские ребята, учащиеся школы № 23, от всей души радуемся, что Вы награждены почетным званием Героя Советского Союза. Нам не повезло: мы не успели принять участия в Великой Отечественной войне, нам не выпало высокой чести отдать свои жизни за любимую Родину. Но мы не стоим в стороне. Наши сердца горячо откликаются на все, что происходит в мире. Мы видим, как непросто достается простым людям в странах, которые еще не вырвались из хищных тисков капиталистических агрессоров, кусок хлеба. Как простые люди задыхаются под гнетом эксплуататоров. Мы знаем, что великое учение Маркса – Энгельса – Ленина завоевывает все больше и больше сердец, и именно это дает нам уверенность в завтрашнем дне. Ваша жизнь, Ваша борьба...»
Анна Соколова приподнялась на парте:
– Гена!
– Что? – тяжело и недовольно отвлекся Орлов, не взглянув на нее.
– Мне кажется, – тонким голосом сказала отвратительная Соколова, – лучше, если мы обратимся к товарищу Насеру на «ты». Не нужно так официально, правда? Не нужно на «вы»! Зачем? Ведь он наш друг, правда? Смотрите, как это намного лучше: «твоя жизнь, твоя борьба...» Разве нет?
– Может быть, – неохотно отозвался Орлов. – Хотя я лично большой разницы не вижу. Тем более что он вряд ли так хорошо знает русский язык. Чтобы прочитать наше письмо по-русски. Думаю, что ему переведут.
– Да, Соколова, – откашлялась Нина Львовна. – Ты права, но, к сожалению, товарищ Гамаль не успеет выучить русский язык к получению нашего письма... – Она заулыбалась, предлагая комсомольцам присоединиться к ее шутке.
Орлов недоуменно перевел на нее глаза.
– Продолжай, – с ненавистью к неуместному выпаду сказала Галина Аркадьевна. – Давайте, ребята, не прерывать Гену. Это важное дело, сейчас не до шуток. Пишем письмо, ребята!
Карпова Татьяна вырвала из тетрадки чистый листочек и приготовилась писать.
– Ты записываешь, Карпова? – кивнул молодой Орлов. – Правильно. Пиши так: «Дорогой товарищ Насер!»
Князь Куракин вдруг багрово покраснел, захохотал и закашлял от хохота. Лапидус поймал его умоляющий взгляд, что-то прочел в нем и тоже расхохотался.
– Оба – вон, – раздув щеки, произнесла Нина Львовна. – За дверь – оба!
Лапидус и князь Куракин вылетели за дверь, и тут же – не успела она с визгом захлопнуться – в коридоре раздался их лающий, неприличный смех.
– Букву заменили, – шепотом, слышным только самой себе, пробормотала Соколова. – Действительно смешно.
Во вторник, через месяц после письма товарищу Насеру, состоялось еще одно комсомольское собрание, на котором Геннадий Орлов был избран заместителем секретаря комсомольской организации средней специальной английской школы № 23, Ленинский район, город Москва, Союз Советских Социалистических Республик.
А в среду выпал снег, которого никто не ждал, и крыльцо старухи Усачевой стало белым и пушистым.
– Сергуня, – сипло позвала Усачева, выпростав растрепанную голову из-под тулупа, который накрывал собою ее всю, свернувшуюся на остывшей печи. – Я, дак, сегодня, туда, дак, иду. Ты, дак, с голоду помрешь.
Бородатый похудевший Сергуня подошел к ней и топнул своей свалявшейся серой ногой.
– Я, Сергуня, сон сладкий видела. Кликають меня, девку. «Быстренько, – говорять, – чего разлеглася? Не с парнем, дак, сама по себе ляжишь, скушно тебе, девке. А Боженька поджидаеть». И вот какие-то еще слова, Сергунь. Нежные, дак. Только я их, дура дурьева, упустимши. – Старуха Усачева сморщила деревянный лоб, пытаясь, видимо, вспомнить, какие слова она упустимяш, но ничего не вспомнила и безнадежно махнула рукой. – Ты мне скажи, Сергунь, проклянуть, дак, меня, девку, на том свете?
Сергунь заглянул в ее тревожно забегавшие глаза своими помутившимися от старости желтоватыми глазами.
– Молчишь, дак? – спросила его Усачева. – У-у ты, зверюга моя! Ястреб ты мой родимый! Дак, я приду, в ножки Ему брошуся, а Он спросить: «Ты, дак, девка, баловала много. Куда тебя такую, девку неприбратую, в рай ко мне впущать?»
Она задумалась, и руку с ногтями, похожими на ягоды засушенной смородины, уронила с Сергуниной головы. Постепенно изрезанное бороздами лицо ее приняло веселое выражение.
– Вот так вот, – удовлетворенно сказала она, словно отвечая кому-то. – Берешь меня, девку? Не брезговашь? А и то делов: все, дак, к Тебе идуть! Кто раньшее, дак, кто позжее, а все идуть! По одной, дак, тропочке, по узёненькой! Ну, растудыть тебя, огненного, а и народу-то со вчера привалило, дак!
Усачева пристально вгляделась в темный угол своей неуютной избы, туда, где стояло ведро с водой, и затряслась от счастливого смеха.
– Толкають, дак, друг дружку, Господи, – укоризненно и радостно, помолодевшим голосом сказала она. – Народу-то! А сперва, дак, никто и помирать не хотел! У-у-ух как! «Боюся, дак, боюся!» А как ручку-то Твою на головке почуявши, дак живо заторопимшись! Перепужались, видать, что передумать, дак! Тута их,
