Он опять пожевал губами и сказал, что значить это может все что угодно: от хронической депрессии и эпилепсии до «грубой инвалидизации», то есть неспособности к самообслуживанию.
Сил нет писать. Посплю и поеду в больницу, останусь там на ночь.
Луиза эту его женщину видела.
Любовь фрау Клейст
Алексей никак не думал, что Полина пригласит его к себе встречать Новый год. После «Белой армии» они встретились всего один раз, и то очень коротко. А тут вдруг она позвонила:
– Сижу и скучаю. Одна, как сова. Дитя в зимнем лагере.
Пошел, побежал. Машина сломалась, была в гараже на починке. Земля стала белой от долгой метели, а снег все струился, все шел себе, шел, и деревенские просторы, по которым неслась электричка, напоминали столпотворение облаков.
Она была в черном коротеньком платье, причесана гладко и сильно накрашена. Он, впрочем, никогда не замечал в ее внешности ничего того, что замечали другие и что было важно для них. Он знал, что у Полины чудесные темно-фиалковые глаза с выпуклыми веками и редкими загнутыми ресницами. Она выше среднего роста и очень худа. Из выреза черного платья торчали ключицы. На голых руках, слегка оттененных пушком, до сих пор сохранился оранжевый летний загар, привезенный с турецкого курорта.
Ее душевные качества его не интересовали. Так же как от воздуха не ждешь постоянно того, чтобы он был прозрачным, но ждешь, чтобы он просто был, так и от Полины нельзя было требовать ничего, кроме того, чтобы она просто была рядом.
– Ну, вот, – сказала она, зажигая свечи. – Ура. Все готово. Садись и давай пировать.
Без десяти двенадцать раздался звонок в дверь, потом в нее бешено заколотили кулаками.
– А, так я и знала! – Облачко набежало на ее лицо. – Явился, конечно.
– Кто это? – Насупился Алексей.
– Мой бывший. А кто же? Сейчас он устроит!
И, легко вскочив, выбежала в коридор.
Он сразу узнал лицо ее мужа, хотя очень редко смотрел телевизор. В руках у вошедшего были цветы, но дряблые, словно несвежие. Он был в очень стильном песочном пальто, обмотан каким-то невиданным шарфом.
– Гуляешь, Полинка? – рокочущим басом спросил бывший муж и отодвинул ее рукавом, таким длинным, что он показался пустым. – А кадр откуда? Неужто любовник?
Она прислонилась затылком к буфету и закрыла глаза, словно предоставляя Алексею самому решить, что ему делать.
– Проваливай, милый, – миролюбиво сказал муж и бросил цветы на стол. – Новый год наступает.
Из негромко работающего телевизора забили куранты, и голос диктора принялся отсчитывать оставшиеся минуты.
– Три, два, один...
Вместе с криками «ура», взорвавшимися на экране, муж вдруг оттолкнул Алексея так сильно, что тот пошатнулся.
– Кому я сказал!
Алексей посмотрел на Полину, которая все еще стояла с закрытыми глазами, и, опустив руки на светло- песочные плечи актера, вдруг вмял его в стену. В ответ муж ударил его по лицу.
– Кончайте, – устало сказала Полина и оторвалась от стены. – Алеша, останься. А ты – пошел вон.
– А я «пошел вон»? – удивился актер. – Да что с тобой, детка? Поганок наелась? А ты – пошел вон. У нас Новый год. Сам не видишь?
Размахивая полупустыми рукавами, актер бросил Алексея и, с обезьяньей ловкостью вскочив на стол, рванул на себя переливающуюся люстру. Люстра сорвалась с потолка, посыпалась вся голубыми огнями. Актер тут же спрыгнул, распахнул окно и с криком победы швырнул ее вниз. Внизу завизжали, потом засмеялись.
В комнате стало почти темно, мерцала в углу новогодняя елка. Полина, побледневшая до самых корней своих темных волос, молча распахнула перед мужем дверь и, закусив нижнюю губу, застыла на пороге.
– Твой выбор, – сказал бывший муж. – Будешь плакать.
После его ухода они несколько минут сидели молча, не глядя друг на друга.
– Умойся, – попросила она тихо. – Там чистое все. Полотенце, салфетки. Умойся, и сядем за стол.
Алексей покорно пошел в ванную, смыл с себя кровь, приложил к заплывшему глазу смоченное в холодной воде полотенце, вернулся к столу.
– Прости, – она всхлипнула. – Черт ненормальный!
– Ты что, его любишь? – спросил он, с трудом ворочая распухшим, соленым от крови языком.
– Любила ужасно.
– Сейчас тоже любишь?
– Сейчас не люблю. А ты уже хочешь уйти?
– А зачем я останусь?
Она ничего не ответила на это, встала, пошла в другую комнату, а он остался и сидел за столом со своим заплывшим глазом и ноющей скулой, согнувшись над нетронутой тарелкой, до тех пор, пока не услышал ее сильный голос:
– Иди! Ты чего там сидишь?
Через два месяца Полина сказала ему, что ждет ребенка.
Не писала тебе неделю, совсем нет сил. В голове одно: добраться до кровати и провалиться.
Сегодня утром я пришла в Склиф около девяти. Гришу только что увезли на томографию, за которую я, кстати сказать, заплатила отдельно: на весь Склиф всего два томографа. Вышла в коридор, смотрю на улицу: снег с дождем, слякоть, во всех окнах горит свет. Проходит медсестра и говорит мне на ходу:
– Вы посидите в палате, тут сейчас убираться будут.
Я вернулась в палату (теперь он лежит в отдельной), закрыла дверь, прилегла на его кровать и провалилась. Слышу какие-то звуки. Открываю глаза: стоит какая-то беременная в белом платке на плечах. Я решила, что она перепутала комнаты.
– Вы Вера?
И я тут же все поняла. Что именно я сделала, не помню, но ее лицо оказалось совсем близко от моего, и я закричала так, что из коридора прибежала нянька. Что закричала, тоже не помню.
– Да вы не орите, – сказала мне нянька. – Больница же все-таки вам, не театр!
Я изо всех сил смотрела на эту беременную, но ничего, кроме белого платка, не видела. Она повернулась и пошла. И я пошла за ней, хотя мне нужно было остаться там, где я была. Но я себя не помнила.
В конце концов, получилось просто глупо: она уходила, а я ее зачем-то догоняла. Остановились мы обе тогда, когда нам навстречу выкатили из-за угла каталку со старухой, у которой были такие длинные седые волосы, что они почти касались пола, а глаза закрыты, как у мертвой. Каталка перегородила нам дорогу. Потом старуху увезли, и передо мной снова вырос этот живот, прикрытый белым платком.
– Зачем вы сюда пришли? – спросила я. – У вас что, совсем нет совести?
– При чем же здесь совесть? – сказала она.
Я задохнулась. Я чувствовала одно: вот мы наконец встретились с ней, и мне нужно что-то сделать, сказать ей что-то или оттолкнуть ее обеими руками, но у меня шумело в висках, перед глазами все прыгало, и я видела только, как другая нянька, которая мыла коридор, повисла на своей швабре и наблюдает за нами.
– Пойдемте к лифту, – сказала я.
Мы остановились у окна.
– Зачем вы явились?
