Вечером позвонил Феликс. Спрашивает, как у меня с деньгами. Я услышала его голос и задохнулась от ненависти. Но ничего не поделаешь. Деньги нужны для сына. Плюс собака. О себе не думаю, не пропаду.
Феликс спросил, может ли он «заглянуть» завтра, занести мне «пособие». Сказала «да», но только после семи. (Кладбище в шесть закрывают, а мне еще добираться!) Он удивился:
– У тебя что, дела? (Привыкли, что я сижу дома, небо копчу!)
– Да, – говорю, – у меня дела.
21 июня (6 часов вечера). Умираю со смеху, просто катаюсь. Пришел мой благоверный. А я причесалась, кофточку надела, щеки напудрила. Посмотрелась в зеркало: что надо! Пришел. Смутился. Замялся в прихожей. Я ему говорю спокойно:
– Проходи, дорогой, кофе выпьешь?
Он глаза выпучил, снял кепку.
– Когда ты так приглашаешь, с удовольствием.
– Но мы же, – говорю, – друзья? Ведь друзья?
Пошла к плите, вильнув бедрами. Он покраснел, начал смотреть в окно. Конечно, ему неловко: пожилая женщина, и вдруг – такие сигналы! Думаю: что бы еще? Как мне его добить? Чем?
У меня прекрасный голос. Я в детстве училась петь. Феликс всегда любил, когда я пела. Беда только в том, что жизнь наша поворачивалась в сторону, противоположную вокалу.
И вот я вожусь с кофейником, а сама напеваю:
– «Песнь моя летит с мольбою…»
Он совсем растерялся. Смотрит не в окно, а на меня, прямо в мой поющий рот.
– «Песнь моя, о песнь с мольбою…»
(Я уж и слов-то не помню, бедный Шуберт!) Сервировала кофеек. Ничего лишнего: две лазоревые чашечки (от балерины-покойницы, свекрови моей!), сахарный песок, лимончик.
– Что-то с тобой произошло, Наталья? – говорит он полувопросительно. – Я не ошибся?
Я кивнула. Он сделал слишком большой глоток и закашлялся.
– Можно узнать, что именно?
– Именно, – хохочу я, – нельзя.
– Уж не влюбилась ли ты?
(Краснеет, как петушиный гребень! Ах ты, подлец! Тебе, значит, можно на старости лет спать с молоденькой, бросить жену-старуху, дочь-идиотку, дом, собаку, все бросить, все растоптать, когда вокруг и так все растоптано, а ты, скотина, образина лысая, что ты на меня выпучился, ты лучше скажи, где ребенок мой!)
– «Песнь моя летит с мольбою…» – пою, пою из последних сил, пока кофе горячий.
Феликс на меня странно смотрит.
– Как ты себя чувствуешь, Наташа?
– Прекрасно, – говорю, – а что?
– Нет, – бормочет он, – я просто так спросил.
«Пора сменить пластинку, – подумала я, – не в оперу пришел!»
Перестаю петь и спрашиваю:
– Любви все возрасты покорны, дорогой? Все-все?
Он закашлялся. Я смеюсь – заливаюсь:
– Феличка!
(Когда я его так последний раз называла?)
– Фелюша! Просрали мы с тобой жизнь, а?
Он подавился. Наверное, на мою неизящную речь (он очень изящно выражается, никогда ни одного грубого слова! Мама – балерина!).
– Надо было, – продолжаю я, – хотя бы детей побольше сделать! Нюрка-то, может, оттого эгоисткой выросла, что одна!
Молчит, удивляется.
Подхожу к нему вплотную, расcтегиваю на себе верхнюю пуговку и шепчу – низко так, сексуально:
– Дорогой, а может быть, еще не все потеряно? Где двое деток, там и третий уместится…
Он вскочил и даже рукой меня отодвинул.
– С ума сошла! – говорит он испуганно. – Разыгрываешь ты меня, что ли?
– Почему разыгрываю? – удивляюсь я. – Я тебя люблю, всю жизнь, двадцать шесть лет с копейками, люблю, при чем тут розыгрыш?
– Какая любовь? – бормочет он и покрывается испариной. – Какие детки?
Ага! Наконец-то! Услышал меня!
– Феличка, – говорю я (а кофточку все не застегиваю, смотри, смотри, сволочь, у меня грудь – четвертый номер, а форма, как у кинозвезды! Забыл, наверное? Я тебе напомню!), – Феличка, мне только одно нужно: адрес детского дома или – как его? – приюта. Скажи адрес.
Он опустился на стул и смотрит на меня с ужасом. Конечно, решил, что я сошла с ума: откуда ему догадаться, что я все знаю?
– Феличка! – Я прижалась к его лицу сосками (надушены «Шанелью № 5», взяла у Нюры, полфлакона вылила!). – Ведь не все еще потеряно, правда? Я ни на что не сержусь, только адрес! Адрес, и объясни, почему ты так поступил? Тебе разве не жалко меня было? А ребенка? Сыночка нашего?
Я думала, он разрыдается и все скажет, потому что истеричный, мужчина ведь. Но он не разрыдался, а наоборот, встал со своего стула, крепко взял меня за руки, словно мы с ним танцевать собираемся, отодвинул меня на шаг и говорит:
– Наташа, у тебя какая-то фантазия. Я ничего не понимаю. Что за ребенок? Какой приют?
Слава Богу, что я сдержалась! Не закричала, не выплюнула ему все в лицо! Тайну свою, нашу с сыном тайну не выдала! Высвободила руки, положила их ему на плечи, головой прижалась к его плечу. Странно – ничего! А ведь как на меня раньше действовало! Короткое замыкание! Он меня осторожно обнял, словно боялся обжечься, жалостливо погладил по голове. Тогда я прижалась крепче, оплелась вокруг него, раскрыла губы и раскрытыми губами плюс языком – не целуя – провела по его горлу.
Реагирует или нет? С ума я схожу, что я делаю…
Он замер. Напрягся! Ответил на мой поцелуй. Испуганно, но ответил. Чмокнул меня в щеку. Я закрыла глаза, вернее, сделала вид, что закрыла, а сама из-под ресниц вижу, как он бледнеет. Нет, это никакие не эмоции, ему просто не по себе.
– Милый, – говорю я ему, – это была наша единственная ошибка, единственная. Дети. Люди детьми связываются, а мы – развязались.
Тут он опять отпрянул от меня.
– Наташа, тебе надо проконсультироваться с доктором. Что-то тебя тревожит, я чувствую.
(Ты чувствуешь! А я чувствую, что тебе наплевать на меня, и ты рад-радешенек убежать и бросить меня здесь «не-про-консуль-тиро-ван-ную»! Но я тебя обманула. Ты не понял. Ни про приют, ни про детей – ты ничего не понял!)
Вслух же говорю:
– Не обращайте внимания, маэстро! У меня большая любовь. Вот так. А все остальное, конечно, шуточки.
– Неправда, – кричит он и вдруг грозит мне пальцем, как учитель арифметики (кто из нас с ума сошел?). – Ты меня обманываешь! Тебе нужен врач!
– Читателя, – пою я низким, сексуальным голосом и подхожу к нему, танцуя танго, – читателя! Советчика! Врача! На лестнице колючей разговора?
Он схватился за голову, бросил на стол свой проклятый конверт и выскочил. Наутек! Причем не к лифту, а по лестнице! Я перегнулась через перила и кричу (а у нас подъезд гулкий, как колодец, сталинская постройка):
– «Я влюблена, шептала снова Фелюше с горечью она! Сердечный друг, ты нездорова!»
Но тут за ним захлопнулась подъездная дверь. Я упала на диван, свалилась, словно меня заставили площадь вымыть! Голова гудит, как лес перед грозой.
