Он все не возвращался.
Саша ни за что не хотел засыпать.
– Listen, – сказал Саша, – where are we?
– You’ll get it tomorrow, you’ll like it.
– Is daddy here?
– Sleep, sweety, sleep[4]…
Без пятнадцати шесть. Куда он побежал, в какой магазин?
Все в этой чужой квартире было враждебным, особенно продавленное зеленое кресло, оскалившееся на нее деревянными львами на ручках.
Шесть часов.
В четверть седьмого он вернулся – с красным от мороза лицом и волосами, посыпанными снегом.
– Выбирал долго. Не спросил тебя, что он любит…
Она подошла и, закинув руки ему на плечи, прижалась так, чтобы почувствовать его тело, тут же задрожавшее крупной тяжелой дрожью.
– Ну, пойдем, – простонал он в ее волосы, – больше не могу…
В спальне пахло чужими, жестко накрахмаленными простынями, постель была разостлана, словно люди, которые сдавали эту квартиру, знали, для чего она прилетела сюда, в жгучий снег, темноту и холод, к чужому мужу, который стоял перед ней, торопливо расстегивая рубашку.
Эта расстеленная постель, услужливо хрустящая всеми своими складками, вдруг показалась ей отвратительным намеком со стороны тех, которые не знали ее, не знали, что ей пришлось вынести, и, расстилая эту постель, заранее презирали ее за то, что она ляжет в нее с чужим мужем.
Он подошел и начал, тяжело дыша, тянуть с нее платье.
…Вот так просто, да? Прилетела к тебе на другой конец света. Сначала в магазин убежал, потом – сразу в кровать? И почему молча? Раньше ведь разговаривали!
Почему молча!
Неожиданно для самой себя она слегка оттолкнула его.
– Что? – испугался он. – Что ты?
– Подожди, – забормотала она, и сгустки того, что, сжатое внутри ее, когда-то прежде было словами, а теперь стало отвращением, унижением, гордостью, полились наружу вместе со слезами и кашлем. – Ты думаешь, что так и будет, как ты решил, но мне так невмоготу, я же с ребенком, и я прошла через все это, я, а не ты…
Обеими руками он оторвал ее от пола и бросил на подушки. Она еще продолжала что-то говорить, рыдала и захлебывалась, но он был уже внутри, обжигая ее, подчиняя, настаивая, и наконец она перестала сопротивляться, судорожно вздохнула ему в ответ и затихла.
Пол Роджерс привык к тому, что от Николь можно ждать чего угодно.
То, что она накануне Рождества не подходит к телефону и не приехала в Нью-Йорк, как они договаривались, могло быть очередным капризом. Эти ее капризы и бесили, и притягивали его. Она была единственной, кого он боялся потерять, не считая, разумеется, дочки. Но дочка была частью его самого – продолжением его плоти, – похожая, как две капли воды, а Николь вечно ускользала, вечно обманывала, мстила, и он никогда не знал, расставаясь с ней вечером, ответит ли она на его утренний звонок, узнает ли его, столкнувшись на улице.
Он не пошел в гости к приятелю и все Рождество провел у телефона. Она не позвонила. Пол решил выдержать характер и напрасно прождал еще два дня.
Утром на третий день отправился в Филадельфию.
В квартире никого не было. Все стояло на своих местах, только в шкафу было пусто, а со стен исчезли фотографии и все те дурацкие плакаты, которые она когда-то налепила, лишний раз подтвердив этим, что не вышла из детского возраста, несмотря на свои двадцать два года. Единственное, что осталось на вешалке, была ее темно-серая шуба, купленная по его настоянию и ни разу не надетая ею, потому что Майкл – Майкл! – мог прийти в отчаяние при мысли о том, сколько лесного зверья сложило свои головы за эту шубку.
– Так, – сквозь зубы сказал себе Пол. – Будем искать. Далеко не уедешь.
Чувствуя, как внутри у него все холодеет, он набрал номер ее матери.
Хрипловатый голос Линды на автоответчике предложил ему назваться и оставить краткое сообщение.
Он выругался.
– Спокойно, – сказал он.
Прежде всего нужно встретиться с этим тихим идиотом.
В клинике, куда Пол приехал на такси, сказали, что Майкл Груберт выписался сегодня утром, часов в одиннадцать.
– То есть как это – выписался?
Медсестра уставилась на его галстук стеклянными глазами:
– Выписался по распоряжению доктора МакКэрота.
Пол взглянул на часы. Два сорок. Он позвонил в справочную Нью-Йорка, выяснил телефон Груберта- старшего. Вряд ли он на работе. Мало кто работает между Рождеством и Новым годом, все разъезжаются.
Пол опять взял такси, рухнул на заднее сиденье и вернулся в опустевшую квартиру.
Разумеется, она найдется, куда ей деваться?
Подруг у нее нет, кроме одной болгарки, удочеренной в свое время нью-йоркским миллионером, вскоре после удочерения погибшим в авиакатастрофе.
Болгарка, переименованная в Джейн Рубинофф из Снежаны Христовой, вела беспутную праздную жизнь, мотаясь между монастырями и курортами, но Николь если и доверяла кому-то, то только ей, а если и жалела кого-то, кроме Майкла, то только эту сизоглазую, с длинными, блестящими волосами, худую как спичка сироту-миллионершу.
Как найти Джейн-Снежану, которой никогда не бывает в городе, Пол не знал, да и что толку искать ее: все равно ничего не скажет. Значит, нужно звонить Груберту, выяснять, где его сын.
…Секретарша сказала, что доктор Груберт только что перенес операцию и по крайней мере пару недель в клинике не появится.
– Операцию? – ошеломленно переспросил Роджерс. – Какую?
– Мы не сообщаем подробностей, – вежливо ответила секретарша.
Пол вытер пот со лба.
Она удрала из его жизни.
Обманула его.
Доктор Груберт чувствовал, как к нему возвращаются силы и вместе с ними желание видеть людей и двигаться.
Он с удовольствием заказал обед и в предвкушении его выпил два стакана яблочного сока. Потом спросил у дежурной медсестры, нельзя ли поесть мороженого. Она улыбнулась подведенными губами и принесла вазочку с двумя зеленоватыми шариками.
Доктор Груберт ел медленно, смакуя и облизываясь.
За окном все сияло, как и полагается в праздники.
Он вспомнил вдруг, что вчера, приходя в себя после операции, отчетливо видел родителей рядом со своей постелью.
– Наркоз, – пожал плечами доктор Груберт. – Но кто-то мне ведь еще померещился. Кто? Не представляю…
Вошла другая только что сменившая прежнюю медсестра.
У нее было спокойное безмятежное лицо, золотистые волосы собраны под бархатный ободок.
– Смотрите, – мягко сказала она, кивая на деревья в окне. – Какая красота, да? Зима.
В голосе ее слышался сильный акцент.
– Очень, – отозвался доктор Груберт и осторожно спросил: – Вы откуда приехали, если не секрет?
– Из России.
