В большинстве больничных окон света не было. Водитель остановился у бокового входа и смотрел им вслед, медленно, рука в руке, идущим ко входу.
— Слушай, — сказал Кавасима, — я подожду тебя здесь. Внутрь не пойду, но и отсюда не уйду никуда. Не люблю больниц, никогда не любил. В смысле, я имею в виду боюсь их. Путают меня больницы.
Когда он говорил, пар, выходящий изо рта, образовал небольшое облачко. Они стояли у горящей вывески, гласившей: «ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ. ПРИЕМНЫЙ ПОКОЙ». Окно приемного покоя светилось, и он не мог себе позволить показаться в таком месте в обществе этой девушки, особенно врачам и медсестрам.
— Ну хорошо, — сказала Тиаки, думая: «Вот почему его никогда нет, когда я просыпаюсь, — он не любит больниц». — А руку свою ты им не хочешь показать?
— Со мной все в порядке, — ответил Кавасима, вынимая из кошелька и протягивая ей купюру в десять тысяч иен. — Вот. Этим расплатишься.
— Спасибо, — ответила девушка, качая головой. — Ты уже заплатил мне за все с избытком. — Она пошла к больничным дверям, потом остановилась и обернулась: — Ведь ты будешь здесь, правда?
— Обещаю.
— И ты сегодня останешься со мной, так ведь?
— Конечно. Я тебя не брошу.
«Надо прикончить ее как можно быстрее, — думал он, видя, как она исчезает в дверях. — Чем дольше это тянется, тем больше риск, что кто-то увидит нас вместе».
Тиаки отрицательно покачала головой, когда в регистратуре спросили, есть ли у нее карточка, и ей пришлось предъявить водительское удостоверение и написать на особом формуляре свое имя и адрес. Когда ее привели к врачу, она сказала, что упала с велосипеда. Он осмотрел раны на бедре и сказал, что одна из них довольно глубокая и что надо наложить швы. Врач ни о чем ее не расспрашивал, не удивлялся повязке из обрывка рубахи, и, хотя он не мог не видеть шрамов, оставшихся от предыдущих происшествий такого рода, ничего о них не сказал. Врач сделал ей укол местной анестезии, промыл содранную коленку и раны и зашил самую глубокую из них, а затем не пожалел бинтов. Он явно торопился поскорее закончить.
В приемной было еще десять человек. Бритоголовый мужчина в инвалидном кресле, в тонкой хлопковой рубашке, с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом; женщина средних лет с толстым слоем макияжа, с нелепо раздувшейся лодыжкой и большим пальцем ноги, сопровождаемая двумя молодыми людьми, сидевшими справа и слева от нее; группа из четырех мужчин в спецовках, пропахших потом, что-то тихо обсуждавших, склоняясь друг к другу; старик со вздувшимися лиловыми жилами на руке, читающий газету; мужчина, баюкающий ребенка, рядом с женщиной, держащей в руках плюшевого бурундука и то и дело прижимающей к глазам платочек.
Анестезия подействовала в считанные минуты, но Тиаки все же чувствовала легкую боль, когда иглы входили ей в тело, и капли пота выступили на ее верхней губе и на переносице. Каждый раз, когда рука врача касалась ее прозрачных красных трусиков, она думала о человеке в очках, о том, как его глаза смотрели сквозь линзы.
— А сексом можно заниматься? — спросила она, покидая смотровую.
— Только будьте осторожны, чтобы не сбить повязки, — ответил доктор, даже не отрываясь от заполнения карточки.
Кавасима решил прогуляться по улице от входа больницы к автобусной остановке, где можно было спрятаться от пронизывающего ветра. Он решил, что торчать у дверей больницы в одиннадцать часов такой холодной ночью с двумя большими мешками по меньшей мере странно. Если полицейские, патрулирующие улицу, подойдут к нему и захотят заглянуть в мешки, они обнаружат в одном садомазохистские игрушки, в другом — два ножа, кухонный для колки льда и обыкновенный. А стояние на автобусной остановке с любым багажом никаких подозрений не вызовет. Больничные двери отсюда хорошо просматриваются, а если подойдет автобус, он может сделать вид, будто ждет другой номер.
Одет он, конечно, не по погоде. Джинсы, трикотажная рубашка, джемпер, тоненькое пальто из дешевого материала. Кровотечение остановилось, ко пальцы замерзли, а когда он стал натягивать перчатки, рана снова начала кровить. Кавасима сам не понимал, почему не может отделить себя от холода и боли, используя ту технику, к которой прибегал в детстве. А ведь ему надо обдумать кучу вещей, пока эту девицу лечат, но в таких условиях нет сил планировать свои действия. Техника…
Это было холодной зимней ночью, такой же, как сейчас, когда он впервые это обнаружил. Он убежал из дома, хлопнув скользкой стеклянной дверью. Кстати, его левая ладонь и в ту ночь болела. Мать смазала ее аммиачным раствором, тем, что разводят десять к одному, прежде чем использовать для травли насекомых. Через некоторое время появился этот ужасный запах, и он почувствовал, что кожа на ладони горит. Когда попытался смыть раствор, мать оттащила его от крана и он убежал. «Не трудись возвращаться!» — крикнула она ему в окно и заперла дверь, медленно, основательно повернув ключ в замке. Клак! Ее силуэт в заиндевевшем окне произвел пугающее впечатление расплывающимися краями больше, чем предстоящая жизнь, и ему было так холодно, он испытывал такую боль, что решил, будто сейчас потеряет рассудок. «Я должен воспользоваться этим, — думал он, — этим ощущением, что я схожу с ума. Что-то нахлынуло на меня, я помню, и потом отхлынуло, и внезапно мне удалось отделить себя от боли, холода и страха».
«Этот, который здесь, — это не я. Это не моя боль». — Эти слова прорастали во мне, и это чувство тоже. Он и позднее пользовался этой техникой, когда жил со стриптизершей. Немного сдвинуть фокус зрения, как при изготовлении иллюстраций в системе 3D. Но сейчас, в этот момент, подобный способ концентрации был ему недоступен. И даже бесполезно было пытаться анализировать, как это происходило прежде. Как только ты изложить что-либо подобное в двух словах, ощущение исчезает. Слова и комбинации слов — чем больше ты на них полагаешься, тем меньшей властью они обладают.
В двухстах метрах от автобусной остановки находилась телефонная будка. Если бы только он стоял в ней! Он был бы совершенно защищен от ветра, он мог бы даже позвонить Йоко и услышать ее голос, если бы захотел. Кавасима представил себе тихое звучание ее голоса, если бы он — какой абсурд! — реально попросил ее совета.
«Значит, так или иначе она прочитала мои записи и теперь у меня нет выбора — я должен убить ее. Что я еще могу сделать?
— Где она сейчас?
— В больнице, в отделении скорой помощи. Я жду ее на улице.
— Врачу или медсестрам она ничего не сказала?
— Не думаю.
— Почему?
— Ну, если бы у нее было такое намерение, она могла бы поговорить с кем-нибудь в фойе отеля, так ведь? С охранником, например.
— Думаю, это так. Но если она читала записи, почему не попыталась убежать?
— Ну, не знаю. Эта женщина не совсем в себе, она действует нерационально. Я бы сказал, что она родственная мне душа…
— Родственная душа?
— Я думаю, с ней что-то случилось в детстве.
— Что именно?
— Не знаю и знать не хочу, но я могу сказать, что она напутана до смерти и очень голодна кое до чего…
— Ну и что ты собираешься делать сейчас?»
Хрупкая фигурка появилась в дверях больницы. Она припадала на одну ногу и растерянно озиралась.
— Точно можно сказать одно, — пробормотал Кавасима, направляясь к девушке, — я не могу отвезти ее в отель «Акасака».
«Он действительно дождался меня, — подумала Тиаки, видя мужчину, направляющегося к ней из морозной темноты. — Он был похож на паровоз со старой карикатуры, — тянущий два громадных мешка и изрыгающий облака пара. Смешно он тащит на левой руке мою сумочку — как женщина. Конечно, он не
