найдутся и другие. Но в разрыхленной земле больше ничего не было, кроме змеи, которая, извиваясь, выползала из своего разоренного убежища. Ее голову тотчас же размозжили, но напрасно: змея оказалась безобидной медянкой.
«Ох, не миновать нам теперь беды! – процедил один из матросов. – Убивать неядовитую змею – к несчастью».
Мы же стояли и вздыхали, еще бы: ведь нашли-то всего навсего единственную шкатулку. Правда, в ней что-то гремело, когда ею трясли, но пусть там даже полно драгоценных камней – разве это можно назвать сокровищем?
Один из евнухов, видно, бывший вор откуда-нибудь из Багдада или Дамаска – я слыхал, будто, кроме Неаполя, и Эти города славятся искусными жуликами – вмиг открыл заржавленный замок шкатулки. Истину мы, к сожалению, отгадали только наполовину. Верней, мы переоценили содержимое шкатулки, предполагая, что там драгоценные камни. Оказались просто камни. И хоть мы за них заплатили дорогой ценой, они оставались всего лишь камнями. Округлившейся на прибрежном песке, отшлифованной волной проклятой галькой была набита шкатулка. Паша, неистовствуя, выгребал из нее содержимое, которое, как град, тут же обрушилось на наши головы. На счастье, камни стучали только по шапкам да шлемам, никому из нас не причиняя боли – если не считать злополучного доктора Тинополоса. Он давно утерял свой головной убор, а крайне раздосадованному Омеру-паше особенное удовольствие доставляло целиться в плешивую голову ученого. А как скоро понадобилась нам Эта голова! Со дна шкатулки был извлечен на свет божий кусок пожелтевшего пергамента. Мы уставились на вестника прошлого, на котором было написано… Нет, лучше ты сам прочти. Я захватил его с собой, храню как память, как талисман. Талисманом считает его и Хайла.
– Хайла? – переспросил Леонардо.
– Об этом после, – покачал головой Никколо, доставая из внутреннего кармана на груди маленькую пожелтевшую записку. – Посмотри, – и он протянул ее Леонардо.
Перед глазами Леонардо появились почти стертые буквы:
– Ты понял? – спросил Никколо.
Леонардо прочел текст по слогам и стал его переводить:
– Да-да, слово в слово! Так истолковал нам и Тиноподос, а синьор Балтазар перевел паше на турецкий язык.
Никколо взял назад записку и продолжал:
– Если бы ты видел лицо паши! На нем было такое выражение, будто нечистая сила клочьями выдергивала его роскошную бороду. Но брань при этом извергал сам бородач. Он призывал аллаха и его пророка Магомета проучить ничтожных генуэзцев за дерзкую шутку. О, если бы паша ограничился только просьбами к аллаху! Но, на беду, он дал сигнал, и пошли в ход кулаки его чернокожих телохранителей. В мгновение ока вся наша шестерка оказалась в плену У паши, предоставленная его полнейшему произволу. Положение наше было весьма незавидным. На этот раз капитан Болио, опытная лиса, выходец из Специи, придумал – да-да, именно он придумал, – как нам выпутаться из капкана.
«Не знаю, всемогущий паша, – начал он, – куда приведет тебя твоя необузданная, бескрайняя ярость! Имей в виду, наше судно стоит на якоре в заливе, на другом берегу острова. Если мы не вернемся до захода солнца, оно тотчас же поднимет паруса и не остановится до самой Александрии. И тогда берегись, паша, шелковой бечевки!»
Ты ведь хорошо знаешь, мой Нардо, что шелковый шнур у турок не считается предметом роскоши. И Омер-паша задумался, что с нами делать. Он уже готов был отпустить нас, не начни несчастный Балтазар – и надо же, в таком отчаянном положении! – подавать знаки глазами и руками подкравшимся опять к нам хихикающим женщинам. Старший евнух шепнул что-то паше, и тот хлопнул себя по животу.
«Вы, – указал он на меня и матросов, – вернетесь на судно и подведете его к соседнему острову, где я, как вам известно, состою в должности самого наимилостивейшего наместника. Вы будете ожидать в порту до тех пор, пока кади[21] не вынесет решения по делу капитана, которого в качестве заложника я увожу с собой. Необходимо выяснить более обстоятельно, имеем мы дело с заговорщиками, злоумышленниками или попросту с невежами? Кади справедлив… Что, не веришь? – напустился он на Тинополоса, без конца подмигивавшего ему. – Ты осмелился усомниться в справедливости нашего правосудия? Стало быть и ты поедешь с нами».
Балтазар только успел шепнуть мне на ухо: «Будьте готовы к отплытию, я сбегу», – и мы направились к судну.
То, что последовало за этим, мне известно лишь понаслышке. Очевидцем я уже не был. Вернее, я стоял на корме «Санта-Кроче» и, напрягая зрение, следил за разворотом событий. Вначале я заметил только, что на берегу возник переполох, хотя здесь, в заливе, кроме нашего, не было никаких судов. Потом вдруг берег опустел, а со стороны острова Анафи стали доноситься крики, шум, грохот. Нас охватило предчувствие недоброго, я скомандовал к оружию, и мы с напряженным вниманием стали ждать, что будет дальше.
Откуда нам было знать, что в это время перед дворцом Омера-паши собралась толпа недовольных. С зарей из глубины острова стали выходить скрывавшиеся в горах греки. На острове в это время было сравнительно мало турецких солдат, да и те не из бывалых. Ведь жители острова казались народом безобидным – Омер-паша и не заметил угольков под золой. И вот в это самое утро угольки вспыхнули. А то, что двух христиан потащили на суд к мусульманину, только подлило масла в огонь. Дорогу, ведущую от казармы, запрудили жители гор, толпа ринулась к дворцу паши. Я не буду расписывать бой, скажу лишь, что чернокожие телохранители паши дрались отважно, но перед превосходством сил противника им пришлось отступить.
Наш почтенпый Болио, воспользовавшись смутой, оторвался от конвоя и шмыгнул – куда бы ты думал? – в гарем. Паша в это время пламенными речами вдохновлял своих воинов, попутно и евнухов. Капитан же стремглав бросился к своей дебелой избраннице, госпоже Ирен. Остальные женщины пустились наутек, только Хайла, дочь госпожи Ирен, осталась при матери. Первая жена паши была гречанкой, стало быть, христианской веры.
«Спасайся, – сказала она Болио, передавая ему кафтан и чалму паши. – На, одень скорее. Хайла, – она указала на свою дочь, – отведет тебя потайным ходом в порт».
И, как во сне, как в сказке, капитан, влекомый девушкой, с глазами чернее ночи, уже мчался через дворцовый сад. Но в это время повстанцы, неистово крича, как раз ворвались туда. Увидев спасающегося коренастого мужчину в чалме, они приняли его за пашу, и один из них, сидевший верхом на ограде,
