– К казначею? – Леонардо с облегчением вздохнул: ведь он в последнее время существовал на одолженные у Аталанте деньги и на те несколько сольдо, которые Томмазо получал за свой труд в кузнице.
Придворный проводил его к казначею, шепнув по пути:
– Мессер Леонардо включен в список инженеров герцогства.
Леонардо удовлетворенно кивнул. Не напрасно, значит, посвятил он герцога в свои мысли.
Но приятное расположение духа как дым рассеялось, когда казначей выплатил ему первое жалованье. Пять золотых дукатов.
– Это за месяц? – удивился Леонардо. – Нет ли здесь недоразумения?
– Что вы! Какое может быть недоразумение? Я столько же выплачиваю выдающемуся архитектору, мессеру Браманте,[28] – сообщил казначей.
При виде удрученного лица Леонардо придворный рассмеялся. И тотчас побежал рассказывать новый курьез.
Леонардо возмущался не зря. Его другу Аталанте была назначена плата в четыре раза больше. Знал он также, что при дворе герцога даже посредственный музыкант получал, по меньшей мере, двенадцать дукатов в месяц.
И все же он не почувствовал сожаления от того, что не пошел в музыканты.
Его занимали мысли о созидательном труде. Сжимая в руке свернутое трубочкой письмо, он пошел домой.
Леонардо ждал возвращения герцога.
Лодовико Моро приехал через две недели. Леонардо впустили к нему в первый же день, и художник вручил правителю Милана свое письмо.
Он следил за выражением смуглого, оливкового оттенка, лица. Но оно было непроницаемо, казалось, лицо это принадлежит неживому человеку. Оно напоминало маску, и притом маску жестокости. А ведь синьор Лодовико с интересом читал письмо. На некоторых из пунктов он в задумчивости задерживался. Затем снова принимался читать. Наконец молча кивнул.
– У меня имеется при себе несколько зарисовок, – сказал Леонардо и раскрыл папку, которую до этого держал под мышкой.
Синьор Лодовико внимательно и понимающе разглядывал чертежи, вникал в суть дела, подробно расспрашивал о некоторых деталях и поощрительно слушал вдохновенные объяснения Леонардо.
– Да, да, – кивал то и дело синьор Лодовико, – все Это необычно и интересно. Это, может быть, перевернет существующую военную науку. Особенно хороша боевая колесница! Какая же великолепная выдумка! Заслуживает всяческого внимания.
– Как только ваша светлость изволит отдать приказ, тотчас же можно приступить к делу.
– Все это хорошо, мой дорогой маэстро, только приказа такого я не отдам.
Синьор Лодовико наслаждался видом оторопевшего Леонардо. Он признавал талант, более того, гениальность Леонардо, он ощущал силу этого человека и не пожелал видеть возле себя мужа, в чем-либо превосходящего его самого. Ему доставляло теперь удовольствие кичиться своей властью. Он наслаждался возможностью играть судьбами других людей.
– Мы заключили мир, мессер Леонардо. Больше не воюем. Войне конец. Мои очи не желают видеть эти смертоносные машины.
– Мир! – с искренней радостью воскликнул Леонардо, тут же позабыв обо всех этих военных планах, как будто не он сидел ночи напролет над этими изобретениями.
Леонардо указал на письмо:
– «…а в мирное время…» – процитировал он свои же слова.
– Да, да, – закивал синьор Лодовико, утратив при виде радости Леонардо приятное ощущение самодовольства. Его задело, что художник нимало не сожалеет о напрасно затраченных трудах и потерпевших крах богатейших своих идеях. Что это за человек, в конце-то концов? Может быть, в самом деле он непостижим, как сказала Цецилия? Волшебник?!
Мавр решил казаться великодушным, добрым.
– Будет здесь у нас вдоволь архитектурных работ. Я даже подумываю об одной картине. Но об этом мы еще поговорим.
– А как же бронзовый всадник? Памятник Сфорца?
– И об этом еще подумаем. Времени хватит. Я, конечно, уже не так молод… но, хоть мы с вами, мессер Леонардо, люди и не первой молодости, тем не менее нет необходимости решать все в нынешний же день. Вернее, нынче мы… – Он вдруг умолк.
В залу вошла Цецилия Галлерани.
– Я помешала? – спросила она, очаровательно склонив набок голову.
– Что вы, что вы! Мессер Леонардо как раз собирался уже покинуть меня.
– Мессер Леонардо, – тихо сказала возлюбленная герцога, – быть может, не знает даже, что я тоже играю на лире. Когда-нибудь и мне хотелось бы попробовать свои силы на том серебряном конском черепе. А если меня попросят, я и спою, чтобы услыхали… чтобы услыхали в музыке, в пении, не только очарование…
– Что вы имеете в виду, синьорина? – спросил герцог с презрительной усмешкой.
