Старший Яжембский цепко оглядывает сцену действия.
«Кажется, успели. Вот наши дети, вот Владек, и Стас, и маленький Витёк. Непонятно, где Тадеуш. Вон, у тех, в стороне, Марина. Вроде бы цела. Может быть, удастся закончить всё миром. Только бы Мезенцев и его боевики не психанули… А где же инопланетяне? Что-то не видно… Матка Боска! А это-то что такое?! Предводитель этих, озерских? Езус Мария! Да он же карлик, урод! И вон тот, рядом с ним, где у него зрачки- то? И другие… Какие тут, к чертям собачьим, космические монстры, какие инопланетяне! Вот они, монстры, здесь, рядом, вполне земные, нашим земным умом, точнее, безумьем, сотворённые… Холера ясна! А это-то кто такие?!»
Со стороны шоссе, размахивая бутылками, палками и каким-то ещё, столь же грозным оружием, приближалась толпа нетрезвых, небрежно одетых людей. Впереди всех уверенно шагал Василий. Увидев джипы и вышедших из них людей, он наставил на них указательный палец и пронзительно закричал:
— Вот! Видите! Что я вам говорил?! Они в наших детей стрелять собрались! Из пистолетов — в детей! Не смейте, сволочи! В меня стреляйте, раз так! Где мой Сёмка? Куда вы его, сволочи, дели?!
Все замерли, никто ничего не понимал, и только умный и злой Генка, которому как-никак уже исполнилось двадцать лет, сумел оценить юмор ситуации: алкаш впереди — это, по-видимому, отец нового Семёна. А приведённые им бомжи и пьяницы — обычные жертвы бригады Лисов — теперь пришли защищать их от питерских братков. Ха-ха-ха! Как странно устроен этот мир! В заключительном сражении Добра и Зла всё окончательно перепуталось. Вилли тоже оценит… А где, кстати, Вилли? Где чудесная девочка Аи, его сестра? Где они?!!
Генка зажмурился, потом снова открыл глаза и понял: их нет и не будет уже никогда. Внезапно он увидел у своих ног маленький саквояж, который до последних минут держал в руках Вилли. Почему-то это показалось необыкновенно важным. Не обращая ни на кого внимания, Генка присел, раскрыл саквояж. Увидел какие-то баночки, флакончики, ампулы… Поверх всего лежал свёрнутый листок бумаги. Генка достал его, развернул…
Явление толпы агрессивно орущих оборванцев вызвало оцепенение у большинства присутствующих в ложбине, но как-то разморозило старшего Мезенцева.
— Доча!!! — взревел он.
— Папа! — пискнула Марина, бросаясь вперёд. Один из стоящих рядом пацанов схватил её за воротник куртки, удержал.
— Ну всё, гады, вы попали! — заорал Мезенцев, выхватывая пистолет.
— Не стреляйте, не надо! — закричал Максим Палыч, бросаясь к Мезенцеву и пытаясь перехватить его руку.
— Задавим гадов! — качнулась вперёд толпа пьяниц, а однорукий Паша швырнул в джип пустую бутылку. Бутылка глухо звякнула по крыше, скатилась на капот.
Внезапно раздался выстрел, и посередине пустой площадки между группами людей фонтанчиком взлетел снег. За выстрелом последовал ещё один.
— Кто стреляет? Откуда? — старший Яжембский закрутился на месте, похожий на большую охотничью собаку, взявшую след.
Трофим Игнатьевич не успевал. Он понял это, взобравшись на вершину последнего холма. Что-что, а момент, когда разборка превращается в побоище, он чувствовал прекрасно. Это и произошло внизу, а он был ещё слишком далеко. Если бы он был на тридцать, хотя бы на двадцать лет моложе, можно было бы оттолкнуться палками и рвануть с холма круто вниз, по целине, так, чтобы очутиться как раз посередине действия. Но теперь ничего не выйдет. Не успеть. И крикнуть — дыхания не хватает. Он уже слышал выстрелы (правда, ему показалось, что стреляли не из боевого, а из охотничьего оружия), видел чернеющие внизу фигуры, преисполненные угрозы. Где-то там спровоцировавшие всё это безобразие шпионы, где-то там доверившийся ему Сёмка. Но где же ребята из органов? Не успели. Или не поверили Сёмке. И он не успел. Но нельзя сдаваться до последней минуты. Старая гвардия не сдаётся. Трофим Игнатьевич набрал в грудь побольше воздуха и из последних сил закричал тем самым звучным голосом, которого так страшилась когда-то озерская шпана:
— Всем стоять! Милиция! Арестуйте шпионов! Именем Закона Советского Союза!
Николай Яжембский почувствовал, что волосы на его непокрытой голове медленно встают. Какие шпионы? Почему — именем несуществующего Советского Союза? Кто этот нелепый дед в валенках и заячьей ушанке? Ещё один пьяница? Совершенно не похоже. У него голос человека, который привык командовать и имеет на это право. Но кого он велит арестовать?
«Теперь всё нормально, теперь разберутся. Сёмка объяснит», — подумал Трофим Игнатьевич. Последнее дело сделано. Старый милиционер покачнулся, сделал два неверных шага и рухнул лицом в снег. Снег был белым и холодным, но Трофиму Игнатьевичу в последний миг его жизни показалось, что он летит прямо в тёплую и пряную темноту.
— От-е-ец! — разнеслось над холмами, и ещё один человек пробежал по склону холма, упал на колени рядом со стариком, склонился над ним.
«Всё! — подумал Николай Яжембский. — Если сейчас здесь появится ещё кто-нибудь, то я, пожалуй, поверю даже в инопланетян».
Молодой милиционер в форме медленно и торжественно, скрывая растерянность, шагал по склону холма. Виктор Трофимович бросился к отцу, это естественно. Что здесь делал старик? Неизвестно. Что делают здесь все эти люди? Тоже неизвестно. Вон те, бандитского вида, приехавшие на джипах, явно собираются стрелять в детей. А эти, нетвёрдо стоящие на ногах, — вообще непонятно кто. Всё время были одни дети — откуда же взялось столько взрослых? И что делать в этой ситуации ему, лейтенанту Андрею Петухову?
Поколебавшись, Андрюша поднял ракетницу, прихваченную им на всякий случай, выстрелил вверх и крикнул звенящим, срывающимся на фальцет голосом:
— Всем стоять! Милиция! Именем Закона Российской Федерации!
Николай Яжембский обхватил голову руками и засмеялся.
Кто-то из алкашей крикнул:
— Да здравствует наша родная милиция! — и отхлебнул из бутылки, которую держал в руках.
Маринка, которую больше никто не удерживал, подбежала к отцу и прижалась к нему. Он, обхватив её руками, шептал: «Доча, доча!» Пистолет мешал ему, и он бросил его в снег.
Генрих Лис сидел прямо на снегу и перечитывал записку, написанную четким, без наклона почерком Вилли. Строчки скакали и расплывались у него перед глазами, и Генка — никак не мог понять отчего. На самом деле глаза его застилали слёзы, но Генка плакал последний раз так давно, что просто забыл, как это бывает.
«…после первого курса обязательно диализ. Не бойся, он уже будет возможен и не принесёт вреда. Второй курс в капельницах. Третий — внутривенно. Там всё подписано и пронумеровано… Потом ещё два года жёсткой диеты (ты проследишь), и функция почек полностью восстановится. К совершеннолетию Иоганн будет здоровым человеком. Прости, что не сумел помочь тебе и Вальтеру. Но у Вальтера возможен существенный прогресс. Вплоть до социализации. Тяните его. Прощай и не поминай лихом. Твой Вилли».
Странные, совершенно неуместные на заснеженном лугу звуки привлекли внимание Генки. Он поднял голову и увидел, что ровно посередине всего происходящего чернявый носатый мальчик настраивает скрипку.
— Не надо стрелять, — бормотал Лёвушка Райтерштерн, приседая от ужаса. — Совсем не надо стрелять.
Появляющиеся из ниоткуда всё новые и новые действующие лица и их странные слова и поступки пугали Лёвушку до полусмерти. Вместе с тем всё происходящее очень напоминало ему важную сцену из сказки «Золотой Ключик», где куклы как бы сражаются с Карабасом, Пьеро читает гадкие стихи, Мальвина хохочет, Буратино кривляется. Всё это было очень смешно и совсем не страшно. Лёвушка Райтерштерн умел испытывать противоположные чувства одновременно и считал это важным признаком творческого человека.
