же глуп, как павлин…
– Ты помнишь Кешку Алексеева? – едва ли не с порога спросила Ленка. – Ребенок-маугли. Ты видела его на Белом море, а потом ты же встретила его на улице уже в городе, и он тебя узнал…
– Ну разумеется, – почти не удивилась я. – И в последнее время вспоминаю неожиданно часто. Снежный мальчик. Я о нем почти позабыла, когда рассталась с биологией. И вдруг увидела его… И эти глаза… Умные, несмотря ни на что… До сих пор не могу понять, как он сумел добраться до Ленинграда, выжить тут… Но ты же сама им потом занималась, должна помнить. Он ездил с нами на выезды вместе с Детьми Перуна, потрясающе подражал голосам зверей, умел тявкать, как лиса, выть по-волчьи… По моей просьбе ты устроила его в хороший детский дом. Но почему ты спрашиваешь? С ним что-то случилось?
– Не знаю. Мне вдруг показалось, что мы с тобой в разных местах одновременно ухватились за разные звенья единой длинной цепочки… И одно событие имеет отношение к другому…
– Что – к чему?
– Скажу сразу: что нынче происходит с Кешкой и где он теперь, я не знаю. Из обоих детдомов, в которые я пыталась его пристроить, он удрал практически сразу же. Но дело в том, что и Кешкино личное дело недавно исчезло из моего кабинета…
-Удивительный случай, – согласилась я. – Но какую ты видишь связь между нашими двумя проблемами? Кешка Алексеев уехал в Полоцк? Поступил в КГБ осведомителем?.. И, кстати, откуда у него взялась фамилия? Он ее вспомнил?
– Нет, все не то. Я же говорила тебе: просто ментовское чутье. Про него много пишут в детективах. Поверь, оно иногда и в жизни случается. Вот, повинуясь ему, я и… ну, можно сказать, провела небольшое расследование, потрясла начальство. Сама понимаешь, у нас же все-таки сейф, ментовка, а не шкаф у вас в учительской. Оказалось, что Кешкино дело тихой сапой забрали «соседи». И после звонили лично начальству и велели аккуратно у меня выяснить, не упоминал ли Кешка в процессе общения со мной чего- нибудь, связанного с городами Полоцком или Могилевым, а главное, с их историей… Я заверила начальство, что Кешка вообще плохо и мало говорил, а уж историей Полоцка и Могилева не интересовался совершенно… Ну как, все еще ничего не маячит?
– Просто дух захватывает! Как в настоящем детективе, – подтвердила я. – Глубоко внедренные агенты спецслужб гоняются за слабоумным ребенком и вырезками из газет, собранными учительницей истории… Но что же стало с самим мальчиком? Мне он, несмотря на его дикость, нравился, тем более, что я принимала участие в его судьбе. Где он, хотела бы я знать? В лапах КГБ? Погиб? И что кому бы то ни было может понадобится от тяжело больного ребенка? И от меня?
– Я тоже хотела бы это знать! – Ленка пожала плечами и аккуратно отхлебнула кофе.
Я пила чай, так как кофе не люблю. Он кажется мне попросту невкусным. Особенно черный и крепко заваренный. Когда я только поступила в университет, чувствовала себя по этому поводу ужасной плебейкой. Представьте: очередь в буфет из таких позолоченных студиозисов. За стойкой немолодая женщина в наколке, которую все почему-то зовут Зиночкой. Заказывают жеманно, оттопырив мизинчик:
– Зиночка, мне как всегда, без сахара…
– Маленький двойной, Зиночка, пожалуйста.
Моя очередь. Я – крупная, сильная, некрасивая, выше многих ростом и шире в плечах. Абсолютно не утонченная.
– И компот… – говорю я. Смотрят через плечо.
Чувствовала себя удивительно неизящной, но пить для престижа откровенную гадость и тратить на нее деньги отказывалась наотрез. Характер.
– Что ты сама помнишь про этого Кешку? Как вы с Антониной его приручали? Что он делал потом? Он рассказывал тебе о себе, когда ты его встретила здесь, в городе, возила в лес? Может быть, говорил о себе с кем-нибудь из твоих школьников? С Антониной?
– Ты должна помнить, Кешка вообще-то молчалив, стесняется своей неполноценной, неправильной речи. Впрочем, про Антонину он спросил меня в первую же встречу. Как ни крути, но вообще-то именно ей Кешка обязан своим вторым рождением. Он не боялся ее и на станции она часами о чем-то беседовала с ним, рассказывала, учила его говорить. Благодаря ей в нем снова проснулось что-то человеческое. Не удивительно, что он все время помнил о ней. Но в городе у них что-то не сложилось. Они виделись несколько раз, но, насколько я сумела понять, почти не разговаривали. Подростки…
Мне он тоже кое-что рассказывал, но довольно странные вещи. Как-то, мне показалось, в его рассказах внешние события мешались с внутренними. Слушая его, я не всегда могла отличить, где реальность, где выдумки, или, скорее, работа подсознания, но… Но прогресс у него колоссальный. Причем, похоже, в речи даже меньше, чем в мышлении в целом. Многое он, конечно, вспомнил, но все равно… Мне показалось, что он даже научился читать…
– Я думаю, нам с тобой следует попробовать в этом разобраться… Слишком уж дикая какая-то история получается, – задумчиво говорит Ленка, щурит глаза и закуривает тонкую папироску. Дым вьется нежной спиралькой. Даже ментовка и Демократ ничего не сумели сделать с Ленкиной утонченностью. Что есть, то есть. Я ей завидую.
– Попробуй теперь рассказать мне, – просит Ленка. – Как помнишь, как он говорил, не отделяя внешнее от внутреннего. Пусть это будут просто обрывки. Ты – очень талантливый рассказчик, медиатор. Я попытаюсь через тебя увидеть его глазами. А потом мы вместе попытаемся отыскать самого Кешку.
– С помощью ментовской интуиции?
– Да пошла ты, подруга… Рассказывай!
Глава 8. Побег
(
Даже если бы в его распоряжении были слова, все равно невозможно было бы описать ими ЭТО. Но слов не было. Был жар, живущий в середине груди, чуть повыше острой, нависающей над впалым животом косточки. И было еще что-то, скручивающее кишки в тугой, пульсирующий узел. И были сны, в которых происходило, жило и говорило то, чего он не помнил наяву.
Очень трудно решить что-нибудь, когда сам процесс принятия решения тебе неизвестен и непознан тобой. Очень трудно заставить себя усидеть на месте, когда все внутри рвется куда-то бежать, нестись, сломя голову, чтобы ветер обдувал разгоряченное внутренним огнем тело, чтобы, отшатнувшись в испуге, убегали назад деревья и скалы, чтобы что-то менялось вокруг…
Бежать… Это он понял, сумел ухватить бешеным напряжением всех своих умственных сил и вычленил из слепой круговерти чувств, которая сводила его с ума, делала больным и слабым.
Не раз в сумерках он приплывал к острову, почти никогда не пользуясь лодкой и остужая в льдистой осенней воде разгоряченное тело. Поднимался от причала по узкой, крутой тропе, усыпанной опилками, на что-то надеясь, окидывал цепким взглядом покинутый деревянный дом. Все было на месте и ничего не менялось с того хмурого, туманного утра, когда «Нектохета», натужно пыхтя, увезла в Чупу биологов вместе с их скарбом. Опрокинутое продырявленное ведро, забытый на веревке зеленый шерстяной носок, консервная банка с окурками у крыльца, розовый обмылок в выдолбленной колоде под умывальником…
Он опускался на четвереньки и нюхал крыльцо и порог, стараясь уловить знакомые запахи. Осенние дожди смыли их и ничего не осталось. Может быть, острый нюх Друга и сумел бы уловить что-нибудь, но люди – чужие и враждебные для Друга существа и он никогда не появляется на обжитых ими островах.
А кто люди для него – Кешки? Кто он? Человек? Но тогда почему живет отдельно от всех? Что произошло там, в темной глубине полустертых мыслей и воспоминаний?
Несчетное количество раз Кешка, просыпаясь, обхватывал голову руками, стараясь удержать разбегающиеся, как мыши из потревоженного стога, сны. Но сны все равно исчезали, оставляя лишь тоскливое, граничное недоумение. Что-то есть, было. И это что-то спрятано внутри Кешки, живет в нем и приходит по ночам. Но как его поймать? Какие силки можно поставить внутри собственной головы?
Сквозь щель неплотно задвинутой двери вагона можно было смотреть. Дома сейчас ночи еще совсем светлые; тут – не так. Густо-фиолетовое небо казалось темнее из-за дорожных огней, которых становилось все больше. Высокие и низенькие, они медленно уплывали назад. Высокие венчики долгоногих сочились ярким светом, иногда – уютным и желтым, иногда – холодным, мертвенно- голубым. Где-то под колесами всполохами возникали низенькие синие фонарики и быстро исчезали из поля зрения. Высокие издали походили на чудные цветы с длинными толстыми стеблями, низенькие казались
