красавцев каждый день, он огибает клетку и подходит к Гейнору.
— Лучше бы вам выбрать парус, как только сможете! — Штурман силится перекричать поднявшийся ветер. — Или разверните галеру и попробуйте зайти еще раз. Еще немного — и нас выбросит на скалы!
Обернувшись, Гейнор принялся отдавать приказы. Эльрик с удовольствием наблюдал за ловкими, слаженными действиями команды. Корабль развернули так, что парус обвис, и поспешили убрать, пока ветер не наполнил его вновь. Не теряя времени, штурман прокричал матросам, чтобы те сели на весла — только так можно было пройти эти рифы на краю света.
Желтый с черным корабль медленно и осторожно двинулся вперед. Подводные течения норовили утащить его каждый в свою сторону; галера то и дело терлась бортами о камни, протискиваясь между базальтовыми и обсидиановыми столпами; ветер ревел и стонал, волны обрушивались на скалы, и весь мир казался во власти первозданного Хаоса. К полудню им удалось преодолеть лишь первую полосу рифов и бросить якорь в спокойных водах перед второй грядой. Штурман велел команде как следует поесть и отдохнуть. До завтра они все равно с места не двинутся.
На другой день они вновь устремились в какофонию и сумятицу обезумевшего моря. Штурман держался уверенно. Он выкрикивал команды, порой сам брался за руль, порой забирался на мачту, чтобы своими глазами увидеть, что их ждет впереди. Ясно было, что он уже не раз проходил эти рифы.
И вновь река прозрачной синевы и белый песок на дне; еще одна полоса спокойствия — и штурман дал им еще день отдыха.
Лишь на двенадцатый день они достигли последних рифов, и все взоры с опаской устремились на чернью волны, подобно жирному дыму ложившиеся на побережье из оплавленного, отполированного обсидиана. Воды Вязкого Моря вздымались и падали с ужасающей неспешностью, с низким гулом, едва слышным человеческому уху. В остальном же над темными медленными водами царило абсолютное безмолвие.
— Оно словно из холодного расплавленного свинца, — воскликнул Уэлдрейк. — Это противоречит всем законам природы! — И тут же сам пожал плечами, словно гадая, чему же тут удивляться. — Но как мы его переплывем? Мне представляется, что поверхностное натяжение здесь гораздо…
Штурман, устало сидевший у бортика, поднял голову.
— Переплыть его можно. Это доказано на опыте. Да, океан этот соединяет многие миры, но есть мореходы, для кого он столь же привычен и знаком, как те воды, что мы оставили позади. Смертные изобретательны и ухитряются проникнуть куда угодно?.
— А это море не опасно? — поинтересовался Уэлдрейк, взирая на него с неподдельным отвращением.
— Весьма опасно, — отозвался штурман, но в голосе его звучало пренебрежение. — Хотя некоторые, возможно, сказали бы, что когда опасность узнаешь ближе, она уменьшается…
— Или наоборот, возрастает, — с чувством заметил Эльрик. Взглянув напоследок на Вязкое Море, он ушел вниз, в их с Уэлдрейком каюту. В тот вечер он остался там, предаваясь размышлениям, коими не мог поделиться ни с одним живым существом, тогда как Уэлдрейк присоединился к команде, праздновавшей успешное прохождение через рифы и набиравшейся отваги перед дальнейшим путешествием.
Однако поэт напрасно надеялся разузнать там побольше о загадочном штурмане, которого Гейнор взял на борт всего за несколько дней до стоянки в Ульшинире. Не удалось ему также повидаться с обожаемой Черион. Возвращаться в каюту ему не хотелось, к тому же он опасался потревожить Эльрика, а потому остался на палубе, слушая, как лениво плещет вода о гладкий обсидиан и вспоминая египетскую Книгу Мертвых и легенды о божественном лодочнике Хароне, — ибо Уэлдрейку и впрямь чудилось, будто он оказался на берегу загробного океана, чьи волны лижут берега самого Лимба.
Рядом в клетке, крепко зажмурившись, спало чудовище. Оно храпело, сопело и причмокивало толстыми пористыми губами, и в этот миг поэт ощутил нечто сродни жалости к этому созданию, пойманному Гейнором в ловушку, как и все остальные на корабле. Луна выскользнула из-за туч, отражаясь в чешуйках твари, озаряя синеватым светом кожистые складки шкуры и полупрозрачные перепонки между огромными пальцами, и, глядя на это, Уэлдрейк поразился столь странному сочетанию уродства и красоты.
Затем он подумал о себе самом, на ум ему пришла строка, ритм, он зашарил по карманам в поисках пера, чернил и пергамента и при свете луны принялся сочинять поэму, полную романтических противопоставлений Поэта Уэлдрейка и Ящера Кхоргаха — что было отнюдь не просто, подумал он не без самодовольства, особенно если попытаться сделать это двухстопным ямбом…
Труба гремит.
Душа болит.
Кто поздно встал
Тот проиграл.
Это занятие так поглотило его, что лишь под утро голова поэта наконец коснулась подушки, и он погрузился в сладостные любовные грезы.
На рассвете все, кроме Уэлдрейка, собрались на палубе. С низко нависшего неба лениво сочился дождь. За ночь стало очень жарко и влажно. Эльрик от всей души пожалел, что не может ходить обнаженным. Такое впечатление, что он двигался в теплом, меду. Штурман был на носу, рядом с ящером; казалось, они о чем-то совещаются. Затем седоволосый моряк вернулся к Гейнору, Черион и Эльрику, дожидавшимся под навесом, по которому с унылой монотонностью барабанили дождевые капли. Он стряхнул воду с рукава шерстяной рубахи.
— Эта гадость как ртуть. Попробуйте проглотить пару капель. Вреда не будет, но у вас это вряд ли получится: придется жевать. Ну ладно, принц Гейнор Проклятый, мы заключили сделку и первую часть я исполнил. Теперь ты должен вернуть то, что мне принадлежит. Ты обещал сделать это, прежде чем мы войдем в Вязкое Море.
Взгляд серо-зеленых глаз был прикован к мерцающему шлему. Это был взгляд человека, не знавшего страха.
— Верно, — говорит Гейнор. — Так мы договорились… — Он колеблется, точно раздумывая, не нарушить ли обещание, но решает, что больше выиграет, если исполнит его… — И, разумеется, я сдержу слово. — Он уходит с палубы вниз, возвращается с небольшим свертком, похожим на свернутый плащ, и отдает его штурману. На миг глаза того вспыхивают странных огнем, рот кривится в усмешке, затем лицо его вновь становится невыразительным. Со свертком под мышкой он возвращается к клетке и перебрасывается еще несколькими словами с ящером. Затем принимается отдавать команды:
— Впередсмотрящего наверх! Гребцы по местам! Парус поднять!
Штурман уверенно расхаживает по черному с желтым кораблю — опытный мореход, человек недюжинного ума и способностей, такой, каким и должен быть истинный капитан, — он подбадривает, насвистывает, шутит со всеми, даже с гигантским ящером, который, выбравшись из отпертой Черион клетки, вскарабкался потихоньку на нос и улегся там на палубе, глядя, как судно входит в узкий проход между скалами (указанный штурманом), где черные волны встречаются с белыми и легкая пена смешивается с висящими в воздухе каплями жидкого свинца. Нос корабля — острый, точно бритва, на манер бакрасимов полуострова Вилмир, — взрезает эту густую массу.
Теперь приказы хриплым ревом отдает ящер, а штурман передает их рулевому, и они входят в Вязкое Море, входят во тьму, входят в мир, где от неба, похожего на растянутую шкуру, отражаются все звуки и отголоски звуков, и кажется, будто голоса мириадов мучеников бьются в истерзанные уши, и за их гвалтом ничего нельзя расслышать. Они уже готовы просить принца Гейнора, который сам встал теперь у руля, развернуть корабль, ибо еще немного, и все они погибнут от этой пытки.
Но Гейнор Проклятый не внемлет. Мерцающий шлем ограждает его от буйства голосов, закованное в броню тело бросает вызов вселенной, ее природным и сверхъестественным силам и любой иной угрозе! Смерть никогда не страшила его.
Ящер храпит и машет лапами, штурман передает команды знаками, Гейнор поворачивает рулевое колесо то туда, то сюда, совсем понемногу, как умелая ткачиха — свое полотно, а Эльрик, зажав уши руками, ищет, чем бы их заткнуть, ибо страдания его невыносимы и мозг грозит лопнуть от боли. На палубу поднимается бледный, как призрак, Уэлдрейк…
…и шум стихает. Безмолвие смыкается над кораблем.
— У вас то же самое, — вздыхает поэт с видимым облегчением. — А я боялся, это вчерашнее вино.
