альбиносу знакомым. Но на сей раз не вызвал страха.
На обоих берегах реки привольно раскинулся город, небо над ним было серым от дыма. Город из дерева, кирпича и камня, с домами, крытыми черепицей, тростником и лесом, — тысячи запахов и шумов смешивались там. Статуи, рынки и храмы мелькали под широкими крыльями дракона. Люди с ужасом и восторгом смотрели на огромную тень, что кружила над их головами, иные что-то кричали вслед, другие бежали в укрытие. Но Шрамоликая вдруг с силой взмахнула крылами и уверенно взмыла в небеса, как будто желала лишь осмотреть город поближе и что-то не пришлось ей по душе.
Стоял солнечный летний день. Дракон еще несколько раз намеревался было приземлиться — посреди поля, у какого-то селения, на болоте или на опушке леса, — но всякий раз стремительно уносился прочь, словно не найдя того, что искал.
Эльрик заранее привязал себя поясом к роговому выступу на шее. рептилии, но сейчас он с трудом удерживался у нее на спине, слабея с каждым мигом. Однако ныне смерть не казалась ему желанной отрадой. Худшей участи, чем оказаться навеки связанным с душой отца, он не мог себе представить. Наконец, когда дракон пролетал сквозь тучи, ему удалось набрать в шлем немного воды и растворить в ней кроху застывшего яда. Последняя надежда… Он одним глотком выпил дурно пахнущее и омерзительное на вкус снадобье. И тогда началось самое страшное. Огонь пронзил его тело тысячами игл, ему хотелось терзать собственную плоть, вырвать себе жилы, мышцы, сорвать с себя кожу, лишь бы избавиться от непереносимой боли. Ему подумалось, что он избрал на редкость мучительный способ воссоединиться с Садриком… Хотя сейчас даже смерть показалась бы ему благословением.
Но вместе с болью тело наполнила сила. Она оживила слабеющего альбиноса, и с помощью этой же силы он сумел изгнать боль, закрыться от нее, пока огонь не перестал обжигать и не наполнил его сияющим, живительным теплом. Энергия, которую он получил от дракона, была светлее и чище той, что дарил ему рунный меч.
Он продолжал полет в темнеющих небесах, ощущая себя превосходно, как никогда. Чудесная эйфория наполнила душу Эльрика. Он вновь затянул древнюю Драконью Песнь, звонкую и причудливую, полную тысячи смыслов. Да, несмотря на всю свою жестокость, мелнибонэйцы умели наслаждаться жизнью, всеми ее дарами и капризами, и это умение альбинос унаследовал в полной мере.
Несмотря на физическую немощь, ему порой казалось, что в крови его есть нечто иное, что восполняет слабость тела: острота эмоций и ощущений, столь непереносимая, что порой волна чувств захлестывала, угрожала поглотить не только его самого, но и всех близких. Это было еще одной причиной, почему он мирился с одиночеством.
Теперь ему было все равно, куда унесет его дракон. Яд придал ему сил. Теперь они с гигантской рептилией побратались по-настоящему. Они летели все дальше. И вот наконец, над полем, отливавшим медью в лучах заходящего солнца, где пораженный крестьянин в остроконечном колпаке что-то восторженно закричал им вслед и вспугнутая стайка скворцов расчертила небеса таинственным иероглифом, Шрамоликая, широко расправив кожистые перепончатые крылья, спланировала к земле. Сперва Эльрику показалось, что впереди лежит обычная дорога, — вымощенная базальтом, но когда они приблизились, увиденное поразило его. Подобно гигантскому шраму, дорога шириной в добрую милю рассекала равнину, выходя из бесконечности и уходя в нее же. На ней не было ни души — если не считать бесчисленных ворон и стервятников, копошившихся на грудах мусора по обе стороны дороги. Альбинос едва не задохнулся от вони. Чего здесь только не было! Отбросы, кости, объедки, обломки мебели и осколки посуды — бесконечные валы мусора простирались вдоль идеально ровного тракта на всю его длину, сколько хватал глаз. Эльрик пропел дракону, чтобы тот взлетел выше и унес их как можно дальше от этого кошмара, в чистоту небес, но тот не послушал всадника, повернул сперва на север, затем на юг и наконец понесся прямо вдоль дороги, видом и цветом и впрямь напоминавшей незаживший шрам, и приземлился точно посередине.
Шрамоликая свернула крылья и распласталась на земле, явственно указывая, что не намерена двигаться дальше. Эльрик с неохотой спрыгнул с драконьего загривка, смотал пояс и вновь повязал его, словно надеялся, что тот и в дальнейшем будет хранить его от всех превратностей судьбы, затем пропел прощальную песнь благодарности. На последних строках дракон вскинул огромную вытянутую голову и звучным голосом допел мелодию вместе с Эльриком. То был словно глас самого времени.
Затем рептилия сомкнула челюсти, полуприкрытые тяжелыми веками глаза взглянули на альбиноса почти с любовью, раздвоенный язык тронул воздух, она расправила крылья, оттолкнулась от земли, так что та едва не раскололась от сотрясения, и наконец взмыла в небо. Гибкое тело зазмеилось в воздухе, стремительно уменьшаясь в размерах, и в последних лучах заходящего солнца огромная тень пронеслась по равнине. Серебристая молния сверкнула на горизонте, и Эльрик понял, что Шрамоликая наконец вернулась в свое измерение. Он помахал ей рукой на прощание. Яд был воистину бесценным подарком. Но дракон подарил ему и нечто неизмеримо большее…
Однако сейчас ему хотелось лишь одного: убраться со странной дороги как можно скорее. Покрытие ее блестело, точно полированный мрамор, но теперь альбинос видел, что это не более чем глина, утоптанная настолько, что сделалась тверже камня. Может, и под глиной тоже скрывались гниющие отбросы? Мысль эта показалась ему неприятной, и он поспешил к южному краю дороги, утирая пот с лица. Интересно, кому мог служить этот тракт? Мухи роились вокруг, а стервятники косились на него с явным вожделением. Он закашлялся от вони. К несчастью, чтобы выбраться на вольный воздух, ему предстояло еще перебраться через завалы мусора.
— Счастливо тебе добраться до родной пещеры, Шрамоликая, — прошептал мелнибонэец. — Похоже, ты подарила мне не только жизнь, но и смерть. Хотя я на тебя не в обиде.
Прикрывая кушаком рот и нос, Эльрик принялся карабкаться по вонючим отбросам, среди крошащихся костей и кишащих насекомых, распугивая птиц и злобно шипящих крыс. Он не знал, что за тварь могла оставить подобную тропу. Ясно одно, то не могло быть делом рук человеческих… Так что альбиносу не терпелось как можно скорее выбраться в поле. Оно, по крайней мере, не таило в себе никаких загадок.
Наконец он вскарабкался на гребень завала и стал осторожно сползать вниз. Эльрик не мог даже вообразить, что за странный народ стал бы сносить все свои отбросы к тропе, проложенной неведомым чудовищем… Внезапно внизу, у самой границы поля, ему почудилось какое-то движение, и он насторожился. Ничего. Он продолжил спуск.
Может быть, все — это — подношения? Может быть, так местные жители поклоняются змееподобному божеству, которое оставило этот след, странствуя по подвластному ему миру?
Он спрыгнул на Землю — и вновь шорох привлек его внимание. Из колосьев показалась мягкая фетровая шляпа… и по-птичьи внимательные глаза уставились на него в радостном изумлении.
— Боже праведный, сударь! Это не может быть совпадением. Как вы полагаете, зачем Судьба опять сводит нас? — Уэлдрейк выбрался навстречу альбиносу. — Что там у вас за спиной? Какой отвратительный запах!
— Там целые горы мусора. А между ними — странная дорога, пролегающая строго с запада на восток. Мрачное зрелище.
— Я вижу, вам не терпится оказаться отсюда подальше.
— Как можно дальше, У меня нет особого желания встречаться с тем созданием, что оставило этот след и принимает такие подношения. Увы, полагаю, едва ли наши лошади оказались в этом измерении с вами вместе.
— Насколько мне известно, нет. Я был уверен, что вас давно уже съели. Но, как видно, рептилии питают слабость к истинным героям.
— Что-то в этом роде… — Странно, но Эльрик был благодарен встрече с насмешником-поэтом. Приятная перемена после беседы с отцом. Отряхнув вонючую труху с одежды, он от всей души обнял Уэлдрейка, который восторженно защебетал:
— Сударь, до чего же я рад! До чего же я рад! Рука об руку они направились к реке, замеченной Эльриком с высоты. Там он видел город, до которого, как ему показалось, было не больше дня пути. Он сказал об этом Уэлдрейку, добавив, что, к несчастью, у них совершенно нет провизии. Придется голодать — или жевать неспелые колосья.
— Не беда, — задорно отозвался на это поэт. — В юности я немало браконьерствовал в
