религии, ни политическим лозунгам и обратился верою своею к реальности металла, пара и дерева, — к практике инженерного искусства, законы которого невозможно ни изменить, ни сделать предметом морализирования, так с чего бы теперь мне выказывать уважение какому-то древнему анахронизму?
Сент-Одран немного развеял тяжкие мои раздумья, — он настойчиво зазывал меня в одну харчевню неподалеку от моста Младоты, где мы смогли бы и вкусно поесть, и посидеть спокойно, наблюдая в окно за городской суматохой. Сам мост был запружен волами и лошадьми, дилижансами, кэбами и каретами, тележками с запряженными в них ослами и, конечно, людьми, что называется, всех мастей.
— Черт возьми, да здесь толпа еще больше, чем даже снаружи, — воскликнул я, когда мы вошли наконец в трактир.
Пока мы пробирались к свободному столику, пару раз нас с шевалье едва не сбили с ног официанты, что носились как угорелые между столами, с подносами, уставленными дымящейся снедью: всякие экзотические мясные блюда с труднопроизносимыми названиями, отбивные котлеты, моченая капуста, горшочки с картофельным супом и караваи черного хлеба. Сент-Одрана здесь знали, и обслужили нас очень быстро. Мы подняли с ним тост за будущий наш успех, и, осушив целый бокал крепкого майренбургского портера, я все же высказал шевалье некоторую свою неуверенность относительно использования в предприятии нашем моего родового имени.
Сент-Одран отмахнулся от опасений моих, деликатно так вытер рот рукавом и подался вперед, опершись локтями о стол.
— Видите ли, фон Бек, богатство — вполне достаточная замена для добродетели. Только сегодня утром упомянул я имя ваше в разговоре с одним старым знакомым, хитроумным пройдохою по фамилии Проц, который упражняется для души в потусторонних штудиях, а средства на жизнь добывает тем, что составляет развесистые родовые древа для nouveaux rishes. Так вот, он мне сказал, что род ваш прославлен не только тем, что когда-то сыны его вышли на поиск Святого Грааля, но и тем еще, что ими наследуется титул стражей Христовой Чаши.
— Что?! Фон Беки-преемники святого Петра — апостола? — Тут я не выдержал и от души рассмеялся. — Право же, Сент-Одран, мы не имеем никакого вообще отношения к этому мифу! Половина из предков моих, если уж на то пошло, были самые что ни на есть убежденные атеисты, а оставшаяся половина — убежденные лютеране. Так уж сложилось, что мы, — по фамильной традиции, — приверженцы скорее интеллектуальных, чем религиозных метод. Гораздо больше оснований полагать нас дьяволопоклонниками, нежели хранителями Святой Чаши!
— И все-таки многие здесь полагают, что предки ваши явились из неких таинственных запредельных земель или, по крайней уж мере, имели самое тесное с ними соприкосновение, с этими землями, что граничат с миром реальности, но невидимы для большинства из нас. Их еще называют Срединным Пределом. Проц говорит, что даже в книгах, прочитанных им за последнее время, он нашел пятьдесят доказательств того, что фон Беки — не просто мелкопоместный дворянский род, наделенный некоторыми сверхъестественными способностями.
Я почувствовал себя неуютно.
— Как вам, Сент-Одран, должно быть известно, сочинители прежних времен привлекали к писаниям своим всякое имя, более — менее им известное. И, без сомнения, имя фон Бек по чистой случайности всплыло в каком-то из древних рыцарских романов, а остальное уже доделало бурное воображение романистов следующих поколений. Если верить всякой вырожденческой германской легенде, то и выйдет, что в каждом старинном замке хранится Грааль, а под каждым курганом покоится сам Карл Великий или король Артур! В Германии нет ни единого благородного дома, в котором бы ни было отпрыска — оборотня, или всеми обиженного младшего сына в роду, запродавшего душу дьяволу, или мрачного дядюшки, практикующегося в нечестивом искусстве алхимии, или дедушки с явными наклонностями вампира, или ополоумевшего монаха, посещающего в ночь полнолуния ведьминские шабаши на каких-нибудь зловещих развалинах старой часовни. В каждом древнем семействе есть свой сумасшедший наследник, заключенный в самую высокую башню замка или в самое глубокое подземелье, а не наследник, так наследница или же оба разом.
Так же непременно присутствует парочка детоубийц, равно как отцеубийц, и обязательное фамильное привидение. Я сам рос в окружении подобного бреда, хотя батюшка мой всегда отвергал этот вздор.
Понимаете, Сент-Одран, мне бы очень хотелось, чтобы в Германии наконец прекратились все эти бессмысленные суеверия. Это отрава, подтачивающая реформы, пусть даже бредни сии весьма популярны сейчас среди юных романтиков, воспевающих благородство тевтонского прошлого, за что, как я думаю, надо благодарить возродившуюся популярность Фортунатуса, Песни о Нибелунгах, крайностей и сумасбродств Шиллера, Гете, всех этих штюрмеров и дрангеров, пламенных их последователей, которые зададут теперь оккультного опыта!
Бредни сии не только мне не интересны, дорогой мой Сент-Одран, они прямо противоречат моим позитивным инстинктам, я имею в виду свою приверженность здравому смыслу и отвращение свое ко всяким легендам, и мифам, и к этому чисто германскому благоговению пред стариною. Что касается литературы, тут мои вкусы достаточно старомодны, сочинения Николая как раз по мне. Но в жизни — увольте.
Именно это почтительное восхищение гобеленами, побитыми молью, и прогнившими гробницами предков в первую очередь и побудило меня спешно покинуть Саксонию. А Саксония еще считается наиболее просвещенной из многих германский провинций!
Скептицизм мой, похоже, весьма разочаровал Сент-Одрана.
— Вы говорите сейчас как какой-нибудь фарисействующий методист, — хмыкнул он. — Какой будет в том вред, если немного подкрасить Фантазией унылую нашу жизнь? Если предания вашего рода известны и здесь, в Майренбурге, почему бы нам не использовать их к своей выгоде? Теперь часть моих карт может происходить, например, из коллекции вашего предка. Для определенного сорта людей, — а в городе этом полно тех самых описанных вами юных аристократов, всегда готовых вступить в какое-нибудь ведовское сообщество или составить рецепт эликсира жизни, — это будет иметь значение едва ли не первостепенное. А если добавить еще к нашим планам немного романтики, то мы продадим вдвое больше акций.
Тут как раз принесли заказ, и мне не пришлось измышлять ответ. Признаюсь, я приуныл. Меня вдруг как будто накрыло темное облако меланхолии, и я, хмуро глядя на мост за окном, все пытался понять, как же так получилось, что я настолько уже отдалился от курса, который наметил себе, когда покидал замок Бек, направляя стопы свои на восток. Тогдашний мой радикализм был вовсе не изощрен, а весьма даже прост, и складывался исключительно из веры моей в торжество здравого смысла, из устремления к некому умозрительному идеалу общей для всех справедливости и из честной уверенности в том, что достаточно одного только пламенного воззвания, подкрепленного, может быть, личным примером, и тогда все поймут, что интересы каждой отдельной личности вовсе не противоречат рациональному альтруизму. Опыт мой6 приобретенный при дворе Екатерины, — где многие выдающиеся умы того времени вели долгие споры относительно упомянутых мною предметов, — больше сбил меня с толку, нежели просветил, а два года, проведенные мною в Татарии, также мало способствовали философским исканиям. Лишь в Америке начал я постигать, что не все в жизни так просто, как мне представлялось сначала. И сие усложненное представление о реальности, каковое преобразовало Штаты в новое государство, попытался я воплотить на практике в революционной Франции.
Мне казалось тогда, что я обрел наконец, что искал: чтобы слово мое не расходилось с делом. И вот теперь обнаружилось, что если мне это зачем-то нужно, я могу быть искусным лжецом. Я, понятное дело, не слишком гордился таким откровением.
— Снова хандрите, фон Бек? — участливо поинтересовался Сент-Одран. — Не из-за этой ли дамы, о которой вы мне говорили? Критянки? Она сама еще будет гоняться за вами, когда имя ваше прославиться в Майренбурге… а так, как теперь продвигаются наши дела… вы уже очень скоро станете знаменитым. — По- своему, я так понимаю, он честно пытался унять мою боль. Он заказал еще портеру, настоятельно порекомендовал мне откушать, пока горячее, и принялся излагать свои планы на ближайшее будущее, упоминая при этом некоторых знаменитых людей, каковых он надеялся заинтересовать нашим проектом, и строя догадки насчет того, кем может быть тот таинственный «клиент», пожелавший субсидировать снаряжение нашего корабля.
Он попросил у меня черновик проспекта, сочиненного мною сегодня утром, и принялся изучать его, поедая при этом свой мясной пудинг, одобрительно кивая и время от времени восклицая:
