неотвязней мои угрызения совести, и кошмарные сны мои донимали меня все сильнее. Если этот обман раскроется, в лучшем случае нас изгонят из города… но всего вероятней казнят. За мошенничество в особо крупных размерах. Но даже если изгонят, нас после этого не примут больше нигде в цивилизованном мире. Я рассчитывал изначально составить себе состояние малою ложью6 более, скажем так, традиционною тактикой, но теперь я завяз глубоко и не мог пойти уже на попятную, не предав при этом Сент-Одрана и не обнаружив участия своего в сем мошенничестве.
Имея стойкий иммунитет ко всяческим моральным терзаниям и угрызениям совести, друг мой продолжал погружаться в трясину придуманной им иллюзии. В очередном разговоре нашем с доктором — адвокатом шевалье сокрушенно посетовал на острую нехватку «горючего газа», необходимого для того, чтобы поднять в воздух наш новый корабль, и справился, словно бы между прочим, нельзя ли будет закупить и его тоже. Адвокат сделал пометку в своем блокноте. Контракты были уже готовы, и мне пришлось наконец поставить свою подпись. При этом я себя чувствовал так, словно бы запродавал душу свою Сатане.
Мне даже не верилось, что Сент-Одран может с такою легкостью ко всему этому относиться. Уж слишком большие деньги образовались у нас в руках. А ведь я отнюдь не стремился заполучить богатство всей нации, мне хватило бы денег какой-нибудь милой вдовицы!
Так проходило время, и дни мои были так же далеки от реальности, как и ночи. Я стал много пить, — больше, чем стоило бы, — и, выпив, бродить по улицам не разбирая дороги в смутной надежде встретить свою герцогиню. Зима потихоньку брала свое. С каждым днем становилось все холоднее. Я чувствовал, как мужество покидает меня. Дух мой умирал.
Никогда еще в жизни я не был настолько несчастен. Иной раз меня посещала мысль взять коня и уехать из Майренбурга, — таким же нищим, каким я приехал сюда, Я начал скучать по Беку, мирному тихому Беку, и по домашним своим, рядом с которыми я бы себя почувствовал увереннее. И все же гордыня моя, — упрямая, пагубная, бессмысленная, — удерживала меня в столице Вальденштейна. И еще моя дружеская привязанность к этому шотландскому мошеннику, не заслуживающему, говоря по правде, вообще никакого доверия. Большой наш корабль потихонечку обретал форму на бумаге. Сент-Одран дошел уже до того, что начал пописывать весьма цветистые статейки относительно продвигающегося строительства вышеуказанного корабля, успокаивая тем самым наиболее нервных клиентов. Я не отваживался произвести даже примерный подсчет всех денег, осевших в нашем заветном ларце, и с большой неохотою, — только по настоянию шевалье, — пошел с ним в наш сарайчик на Малом Поле, выстроенный специально для того, чтобы хранить там старый воздушный шар. Там, смеясь про себя, Сент-Одран предъявил мне очередной кошель с талерами. Источник мрачного моего настроения, как очевидно, оставался для шевалье непонятным.
— Вы так подавлены из-за холодной погоды? — участливо поинтересовался он. — Ну да ничего. Пусть золото это согреет вам руки в то время, как мы на нем руки нагреем!
Когда мы собрались уже возвращаться в город, Сент-Одран весело крикнул охране:
— Джентльмены, берегите корабль этот, как если б то было сокровище Эльдорадо!
Снег покрыл все Малое Поле, лег толстым слоем на ветви деревьев, на плечи мраморных статуй, на крышу сарая. Бледный свет солнца был цвета слоновой кости.
Белые стены и башенки Майренбурга едва ли не сливались с белизною пейзажа и неба. Сент-Одран был в алом плаще и такого же цвета шляпе, я во всем черном. В последнее время мне весьма полюбился сей мрачный цвет. Когда мы уже подошли к городским воротам, навстречу нам выехала карета, в окне которой разглядели мы закутанную в меха фигуру патронессы нашей, ландграфини Терезы — вильгельмины: вся кричащие румяна и безумные, отчаянные голубые глаза. Она помахала им и посоветовала быть осторожнее, — такой гололед! Мы с Сент-Одраном давно уже знали, что во всех своих действиях она руководствуется прежде всего предсказаниями ее «домашних» астрологов и ясновидцев. Как видно, все их семейство подвержено одной болезни. Покойный супруг лангдграфини, когда еще не увлекся походами по борделям, занимался любительски Тайными Изысканиями; ее матушка скандально известна была как ведьма, сестра как безудержная нимфоманка, а племянник ее, — происходящий из молодой, австрийской, линии рода, — поговаривали, поклоняется Сатане. Впрочем, наша ландграфиня, кажется, не стремилась к безбрежным далям сверхъестественного океана. Когда карета ее проезжала мимо, мы сняли шляпы и поклонились. В конце концов, большая часть всего золота в сундуке нашем было золотом ландграфини.
Когда мы повернулись, провожая глазами ее карету, я с изумлением обнаружил, что к нам приближаются четверо всадников. Вид у них был такой, словно они гнали коней всю ночь напролет. Я почти сразу узнал их: то были те самые юные радикалы, которые спасли меня от Монсорбье. Я был рад снова встретиться с ними. Только вот интересно, что стало с остальными двумя из сплоченного их отряда.
— Доброе утро, джентльмены! Вы меня узнаете?
Все четверо были настолько измотаны, что едва смогли поднять головы. Стефаник поглядел на меня ввалившимися глазами.
— Да, сударь. Конечно, я вас узнаю. — Голос его звучал чуть громче шепота.
Да тут еще стая ворон взметнулась в небо, и крики их едва ли не заглушили его слова. Сейчас явно было не время вести беседу. Я просто направил их к «Замученному Попу», а заодно предложил отобедать там вместе. Они очень обрадовались и сказали, что будут весьма польщены разделить со мной трапезу. Компании их теперь поубавилось на два человека, а одежда их и оружие были не так уже аккуратны, как прежде. Лишь у одного из поляков, — у самого Стефаника, — сохранилось еще его кремневое ружье. Ему хватило буквально нескольких недель, чтобы порастерять весь свой простодушный энтузиазм-преимущество пылкой юности. Они, безусловно, побывали в Париже и обнаружили там, что все, о чем я предупреждал их, — чистая правда. Когда они ускакали вперед, Сент-Одран нахмурился, напустил на себя весьма озабоченный вид и выразил опасения свои, хорошо ли то будет, если нас с ним увидят в компании радикалов теперь, когда все бараны на майренбургской бирже только-только заблеяли, ища возможности получить право выпаса на тучных лугах дутого нашего предприятия. Я лишь отмахнулся небрежно от его страхов. С каждым новым удачным обманом Сент-Одран становился все бодрее, все увереннее в себе, ибо размеры богатства, им добываемого, вполне соответствовало размеру его таланта водить всех и вся за нос. Я же не уставал поражаться тому, как же скоро мужчины и женщины забывают о всяческом благоразумии, когда начинаешь взывать ко глубинной их сущности, когда панорама их грез обретает реальность, пусть даже реальность сия весьма далека от первоначальных мечтаний. Пообещайте кому-нибудь верную выгоду с лесопильного завода, и он тут же выкажет подозрение. Но пообещайте ему бессмертие, вечную верность его возлюбленной, проблеск Эльдорадо, и предательская надежда заманит его в западню. Именно так умненькие девицы облапошивают стариков, а красавчики-негодяи разбивают сердца сердобольных вдовиц. А ведь есть и такие, что пересчитывают всякий раз сдачу в мелочной лавке, проверяют счета своих слуг до последнего пфеннига, сомневаются в существовании соседней долины, не говоря уже о каких-то там запредельных мирах, и не понимают нужды слепого нищего, побирающегося на улицах. Вот уж действительно: чем осмотрительнее и скареднее человек, чем легче вовлечь его в какое-нибудь безрассудное предприятие, рассчитанное исключительно на глупость клиента.
По настоянию шевалье мы завернули в одну харчевню на берегу реки, дабы отпраздновать наш успех бокалом-другим джина с водою, и оттуда отправились прямо к «Замученному Попу».
Четверо моих юных друзей уже поджидали нас в пивной, отогревшиеся и не такие измученные, какими предстали они пред нами у городских ворот. Я прокричал им: «Салют!», поелику уже пребывал в некотором подпитии, и вытолкал Сент-Одрана вперед, дабы представить его. Держались они уныло и даже как будто застенчиво, что вовсе было не удивительно, ведь они потеряли двоих товарищей, и восторги их перед коммуною несколько поунялись. Они даже признались, что предостережения мои о Париже оказались верны, но в остальном юные мои радикалы остались столь же отважны и рьяны. Они отыщут еще вожделенную свою Утопию, пообещали они.
— Где? — спросил я.
— В Южной Америке? — ответил мне Красный, коренной майренбуржец.
— В Перу? — уточнил Сент-Одран. — Или, может, в Колумбии? Только что вы надеетесь там найти?
— Мы хотим основать новую цивилизацию, сударь, построенную на принципах справедливости.
— Все, что вы там найдете, друзья, это гниение и болезнь. И ещевымирающих индейцев. К тому же он
