лисьей усмешке. — И тирания похуже моей!
— Фон Бек в свое время был депутатом французской республики. — Либусса не знала уже, что говорить, настолько сильно было ее замешательство. — Он вам объяснит, почему революция не преуспела в своих начинаниях.
— Фон Бек?! — в восторге воскликнул господин Реньярд. — Ученик Клутса?
— Том-Распутник, сударь, если вы ничего не имеете против. — Мне оставалось только молиться про себя, чтобы он уважил воровской закон и не стал бы меня расспрашивать.
— Великодушно простите, Том. Так вы говорили, мадам…?
Либусса замялась, явно озадаченная, потом угрюмо проговорила:
— Он подтвердит, что им недостало именно здравого смысла. — Он поглубже вдохнула воздух. Кажется, мы с Клостергеймом прогневили ее не на шутку. — И, сударь, у них не было Грааля! Когда несколько законоведов образуют парламент и изобретают новые законы… этого явно недостаточно для построения нового общества, нового мира.
Если Человечеству суждено измениться, изменение это произойдет посредством великих сдвигов. Новый век может родиться лишь на обломках разрушенной старой эпохи. А одна крошечная нация, что барахтается в жалких попытках свершить революцию, в которой участвует лишь половина — если не меньше — всего населения… какой в этом толк? Все это бесполезно. Разумеется, благие сии начинания рушатся!
По-другому и быть не может. Ибо потребны здесь перемены фундаментальные, сударь! Из Хаоса родится Порядок-тот самый Великий Порядок, что основан на вселенской гармонии, тайна которой до настоящего времени не разгадана и сакральным символом которой выступает Гермафродит: женщина и мужчина в одном лице! Тезей с Ариадною, объединившиеся против Зверя.
Не зверя как вы, сударь. Но против всего, что есть в человеке тупого, жестокого, алчного и неразумного — вот что называем мы Зверем. Он злобен и жесток, ему не ведомы ни сострадание, ни справедливость. Он есть самодовольство и чванство. Он жаждет крови и убивает ради потехи. Он обитает в гаремах. Соитие с женщиной обращает он в торжество мужского тщеславия и похваляется своей мощью, ведя счет победам. Сегодня Зверь говорит грамотным языком цивилизованной демократии… но он все равно остается Зверем! — (Клостергейм смотрел на нее с озадаченным видом, словно он был уже не уверен, что она поняла, что потребуется от нее, когда они наконец завладеют Граалем.) — гермафродит — вот кто действительно страшит Человека. И хоть вы, сударь, назвали себя чудовищем, вам до него далеко!
— Весьма польщен, мадам.
— Гермафродит станет вождем этой истинной революции. Вождем, таким же могучим, убедительным в речениях своих и богоподобным, как сам Иисус. Гермафродиту пройти предстоит по тому же тернистому пути, по какому прошел и Христос, и принести себя в жертву в конце, ибо такова цена, которую платит всякий, кто направляет поток истории. Вождь, что несет в мир не слово Божие, но — человечие! Дивное это создание заключает в себе весь опыт, все надежды и устремления всего человечества. Он есть сумма всех качеств мужчины и женщины. Сумма всех человеческих знаний.
Грааль — вот наше истинное спасение, сударь!
Лис подхватил лапой жареного цыпленка и поднес его ко рту, скривленному в язвительной усмешке.
— Нигде нету места чудовищам.
— Нет места тем, кто боится странного и необычного, сударь! — С патетическим жаром проговорила Либусса. — Всякий разумный мир почтет себя только обогащенным, если в нем будет присутствовать такой господин Реньярд! Лис угрюмо покосился на меня. Я хотел поддержать ее, но не знал как. Господин Реньярд перевел испытующий взгляд свой на Клостергейма. Череполикий отставной жрец Сатаны попытался изложить смысл пламенных, но туманных речей Либуссы.
— Лесть удачна весьма, мадам, — заметил Реньярд, вгрызаясь в цыпленка, — но наблюдения поверхностны. Всем известно, что один вид стремится к уничтожению другого, тем способом, который диктуется логикой времени. Что же касается гибридов вроде меня… мы считаем, что нам еще повезло, если нам удается держаться в полной изоляции. А изоляция неизбежно приводит к безумию, пусть даже безумие это рядится в личину рационализма и образованности… я говорю сейчас о себе. Как сами вы говорите, у вас не существует истинного равенства полов. Ваши расы воюют друг с другом. Арабы, что называют себя белой расой, презирают красных и черных; представители расы краснокожих называют себя белой расой и презирают коричневых, черных и желтых. Желтая раса, которая объявляет себя богоизбранной, идет войной на другую желтую расу, которая также себя почитает избранницей Божьей. И это все прекратиться с пришествием в мир Грааля?
— Да, сударь. — Он искренне верила в то, что сказала.
Он отложил разодранного цыпленка.
— Я в это не верю, мадам. Этот ваш новый мессия — не для меня. Я лучше останусь, где был до сих пор: на краю Хаоса-погрязший в преступности король над ворами и шлюхами.
Моих подданных очень просто понять. Тот, кто боится странного и необычного, боится также и меча. — Он бросил выразительный взгляд на обжирающихся молодцов своих и потасканных их подружек, терпимый, многозначительный взгляд.
— Вы питаете тщеславие свое, сударь, общаясь лишь с низшими, — проговорила Либусса. — Вот он, ваш довод, я так понимаю!
— Мадам, равных мне нет.
— Грааль изменит мир, сударь. Вся глупость будет упразднена, и мы начнем заново, уже как равные.
— Доводы ваши не подкреплены доказательствами, мадам. То, о чем вы сейчас говорите, меня ни капельки не прельщает.
— Вы, сударь, жалуетесь на скуку… Вы бы забыли, что это такое.
Он положил обе лапы перед собою на стол и опять рассмеялся, как смеются обычные лисы: запрокинув голову и издавая отрывистый лай. Если бы у него был хвост, он бы сейчас распушил его. (Может быть, вдруг подумалось мне, господин Реньярд подрезал свой лисий хвост, чтобы натянуть эти изящные модные панталоны?) — Я боюсь той цены, которую вы запросите с меня, мадам, — мягко проговорил он.
Она озадаченно улыбнулась, словно была неуверенна в Нем. — Но вы готовы рискнуть, если я ее назову?
Он склонил голову под огромною красною шляпой со страусиными перьями, и лицо его вновь скрыла тень.
— Я так или иначе в долгу перед вами за столь приятное развлечение, — проговорил он из-под полей шляпы, вновь поднял голову и, подхватив край скатерти, вытер свою жирную морду.
Потом безотчетно облизал языком нос. — У меня нет этой вашей таинственной чаши. — Он улыбнулся, и его свежеоблизанные усы встали торчком. — Будь она у меня, я бы ее с удовольствием обменял на один из тех редких томов, о которых вы упомянули.
Я все же надеюсь, что мы можем еще совершить обмен. Если вы пообещаете мне… я с радостью вам помогу в достижении вашей цели. Интересы наши разнятся, но наши умственные устремления, похоже, имеют немало общего… Он расстегнул камзол и достал из заднего кармана брюк маленький томик в кожаном переплете. Его лапы слегка дрожали. Он, должно быть, испытывал немалые трудности, просто переворачивая страницы, но при этом старался изобразить небрежную легкость, и его лапы дрожали, как мне думается, от напряжения. Тело его явно сопротивлялось командам мозга, хотя разум его был восприимчив и быстр. Я начал теперь понимать, почему этот умный лис так настаивает на своей изоляции от мира.
— Что должны мы вам пообещать? — Я испытывал самое искреннее уважение к этому загадочному существу. Он передал мне книгу.
Я открыл ее. Отпечатана она была самым изящным образом, четкими черными литерами по безупречно белой бумаге, с красными заглавными буквами, выполненными в декоративной манере, и всеми прочими необходимыми атрибутами дорогого издания. Заглавие на титульном листе сообщало по-немецки, — что труд сей есть Новое понимание Вселенной. Автора я не знал. Его имя звучало впечатляюще
