решение своей судьбы кому–нибудь вроде вас!
Клостергейм, похоже, уже овладел собою и вновь обрел прежнее хладнокровие. Постепенно дрожь, сотрясавшая его тело, унялась. Его лицо вновь стало серого цвета. Пожав плечами, он уселся за стол и снова принялся за еду с ненасытной жадностью обжоры.
Все наше внимание вновь обратилось на улицу. Над кольцом покачивающихся башен и многоквартирных домов мерцание звезд обрело вдруг цвет ржавчины и потертого бархата. Либусса продолжала беседовать с Монсорбье. Оба настроены были весьма решительно.
Они, похоже, пришли к соглашению. Либусса кивнула. Монсорбье приподнял шляпу и вновь нахлобучил ее на голову. Герцогиня Критская развернулась и, высоко подняв эспонтон с белым флагом, зашагала обратно к таверне. Монсорбье принялся отдавать распоряжения своим людям, указывая рукой то в одну, то в другую сторону.
Хмурясь, Либусса вошла в помещение.
— Его условия просты: мы освобождаем гостиницу и не берем с собой ничего ценного.
— Да тут нет ничего ценного, — отозвался О'Дауд.
— Он имеет в виду Грааль, — пояснил я.
— Если мы выполняем его условия, — продолжала Либусса, — мы вольны уйти с миром. Никто на нас больше не нападет.
— Что–то мне это напоминает одно соглашение, — нахмурился О'Дауд. — То самое, заключенное в Мунстере, когда гарнизон покинул укрепления, поверив заверениям англичан, и тут же был уничтожен солдатами короля.
— Что ж, сударь, — проговорила Либусса, — быть может, это и вправду английская честность, но, сдается мне, иного выхода у нас нет.
— Ты отказываешься от своего желания захватить Грааль? — искренне изумился я.
— Мы можем начать поиск снова, — сказала она, — когда выберемся отсюда.
— Негу времени, — усмехнулся Клостергейм, — для того, чтобы заново начинать.
— Ну, мистер О'Дауд? — обратилась Либусса к хозяину нашему, игнорируя Клостергейма. — Как вы все это решите?
— Поганые дела, сударь. Сдается мне, что гарантии наших врагов весьма сомнительны. Сколько времени у нас на то, чтобы обдумать его предложение?
Герцогиня нетерпеливо пожала плечами, словно уже выработала дальнейшую свою стратегию, и вполне объяснимая нерешительность О'Дауда теперь выводила ее из себя.
— Пять минут.
— Но этого мало! Умоляю вас, сударь, сходите еще и постарайтесь, чтобы нам дали хотя бы полчасика!
Клостергейм подхватил с пола разряженный мушкет. К концу его примкнут был штык. С пеной на губах и безумным блеском во взоре он бросился прямо на О'Дауда.
— Все меня предали! Все сговорились! — Вопль его подобен был боевому кличу.
О'Дауд вдруг прогнулся назад, выпятив таз и откинув плечи. Стальное лезвие вонзилось сзади, как раз над нижней пуговицей его сюртука.
— Иисус милосердный! — воскликнул ирландец, пораженный ужасом. — Господа, да этот тип — содомит!
Скалясь, точно шакал, Клостергейм вонзил штык еще глубже в зад О'Дауда.
При таких ранах, нанесенных рукою труса, люди не умирают с достоинством. Мне доводилось и прежде видеть подобное, в Америке, когда солдаты Вашингтона расправлялись с индейцами–предателями. Волоча за собою мушкет, словно какой–нибудь деревянный хвост, Рыжий О'Дауд шагнул на цыпочках вперед, пытаясь избежать боли, равно как и обеспечить приемлемое положение тела, чтобы штык не прошел дальше внутрь и не задел жизненно важных органов.
— Стойте на месте! — выкрикнул я. — Нагнитесь вперед!
— О, Матерь Божья! — Изо рта его вытекла струйка крови. Я выдернул мушкет, и из раны хлынула кровь. Люди О'Дауда, кажется, так и не поняли, что сейчас произошло. Молча я указал рукой на Клостергейма, который уже поднимался по лестнице — сверкая бешеными глазами, — потом пробежал по галерее и скрылся на верхних этажах. Двое бросились ему вдогонку.
О'Дауд рыдал, лежа на животе на одной из стоек.
— Это же непристойная, нехристианская смерть. Немужская смерть, господа! Вы не выслушаете мою исповедь?
— Будет лучше, если вас выслушает ваш собрат по религии, — сказал я, делая знаки одному из украинцев подойти поближе.
— Вот что вы получаете, сударь, когда вы поворачиваетесь спиною к Дьяволу. — Рыжий О'Дауд выдавил бледную улыбку. Губы его были испачканы кровью, и улыбка почти потерялась в ней. Потом он обратился к подошедшему украинцу и получил свое утешение.
Перекинув через плечо мешочек с порохом и картечью, Либусса тоже взяла мушкет.
— В подвал, — прокричала она на бегу, спускаясь в подвал. Я буквально разрывался между двумя желаниями: бежать за ней и остаться с умирающим ирландцем. Пока я решал, что мне делать, она вернулась и проговорила, мотнув головой:
— Мне показалось, они снова пошли на штурм. Пойдемте, фон Бек, присмотрим за крышей. Время, данное нам Монсорбье, истекло!
И действительно, толпа снаружи снова сдвинулась в едином порыве. Стены дрожали, вся таверна грозила обрушиться прямо на нас, все вокруг сотрясалось и дребезжало. Люди О'Дауда отстреливались с четко отработанной согласованностью — это было прекрасно вымуштрованное боевое под–разделение. Я протянул эспонтон с белым флагом украинцу с квадратным лицом, который принимал исповедь О'Дауда.
— Оставляю его вам, распоряжайтесь по собственному усмотрению.
Глаза О'Дауда были закрыты. Его огромная рыжая бородища топорщилась вокруг побледневшего вдруг лица, а он продолжал бормотать громкие лозунги, которые, как он надеялся, откроют пред ним Врата Небесные или хотя бы позволят спокойно выждать у этих ворот, пока Господь с Люцифером не придут к соглашению относительно бессмертной его души. Клостергейм поступил подло, жестоко. Он, похоже, готов причинить боль всякому живому существу, наделенному тем, в чем отказано ему. Либусса была права, когда говорила, что именно неспособность противиться желанию убить и лишила его господина.
Преследуя Клостергейма, мы бросились наверх. По узеньким ступеням служебной лестницы, потом, по какой–то винтовой лесенке и, наконец, по приставной из полированных деревянных планок, нацеленной в открытое небо. Беглец, как вполне очевидно, поднялся на крышу, но его нигде не было видно. Люди О'Дауда стояли у карнизов с горючей смесью наготове. Присутствовали и те двое, что побежали за Клостергеймом. Вид у них был весьма обескураженный. Мы обследовали все скаты и трубы. Клостергейм пропал. Мы заглянули даже через перила на краю крыши, высотой по колено: его не было и на карнизах внизу. Тело его не лежало на мостовой. Отсюда, с крыши, толпа казалась куском протухшего червивого мяса. Я невольно отшатнулся.
— Я останусь здесь, — распорядилась Либусса, — а ты еще раз проверь подвал.
Я вернулся в зал таверны — по пути я еще раз тщательно осмотрел лестницу, но Клостергейма так и не обнаружил. Я даже начал склоняться к мысли, что он действительно обладает магической силой, которою так похвалялся. О'Дауд был на последнем уже издыхании и пожелал, чтобы я подошел к нему. Я поднес ухо к самым его губам, чтобы расслышать то, что он хотел мне сказать.
— Умоляю вас, сударь, не говорите никому, как я умер…
— Я не вижу бесчестия в вашей смерти, сударь. Бесчестие падет только на Клостергейма.
Глаза О'Дауда закрылись. Неровное дыхание его замерло на губах. Только теперь я заметил, что зал наполняется дымом — он проникал через щели под дверью и в ставнях.
— Они подожгли нас, как подожгли лавку! — прокричал украинец и, уронив руку мертвого своего хозяина, вновь схватился за мушкет. — Боже правый, они жгут нефть! — Судя по запаху, ничем иным это и быть не могло. В то же мгновение я услышал, как Либусса завет меня с галереи:
— Фон Бек! Наверх! Быстро!
Уверенный в том, что она нашла Клостергейма, я бросился к ней, перепрыгивая через три ступени, но
