подумала, что… что нет необходимости…
– …ставить меня в известность, – договорил за нее Ван Влик с устрашающей мягкостью. – Вы, госпожа Директриса, сочли, что в этом «нет необходимости», я правильно понял?
– Да, – признала мадам Танк и понурила голову, не в силах больше вымолвить ни слова.
– Мадемуазель Фитцфишер, – обратился Ван Влик к Скелетине, которая так и не садилась. – Как зовут молодую особу, которая сбежала, будьте любезны?
– Бах, сударь, Милена Бах.
– Милена Бах… – медленно повторил Ван Влик, и Хелен показалось, что он побелел как полотно. Она содрогнулась. Услышать имя подруги из уст этого людоеда было почти то же, что увидеть Милену в его грязных лапах.
– Какая она? – продолжил допрос Ван Влик. – Я имею в виду, как она выглядит?
– Довольно высокого роста, красивая…
– Волосы, пожалуйста… Цвет волос?
– Каштановые… светло-каштановые, – умирающим голосом выговорила Мадам Танк, хотя вопрос был задан не ей.
– Каштановые? – удивился Ван Влик.
– Да нет же, сударь, белокурые, – поправила Скелетина, – совсем светлые.
Мадам Танк нашла еще в себе силы повернуться лицом к той, что двадцать пять лет несла стражу у ворот ее интерната, и во взглядах, которыми обменялись женщины, концентрация яда намного превышала смертельную. В наступившем молчании Ван Влик медленно провел по лицу ладонями, словно стирая с него грязь.
– Эта девушка, – заговорил он наконец очень тихо, – эта девушка… скажите, мадемуазель Фитцфишер, у нее есть какие-то… какие-то личные особенности?
– Есть, – с готовностью откликнулась Скелетина, упиваясь тем, что ей есть, что сказать.
– И… в чем состоит эта особенность, можно узнать?
– Она хорошо поет.
Последовало гнетущее молчание.
– И последний вопрос, мадемуазель Фитцфишер, – сказал наконец Ван Влик, – после чего я вынесу вам благодарность, которую вы честно заслужили: эта девушка сбежала одна?
Директор мужского интерната, сидевший слева от него, давно уже нервно ломал пальцы. При одной мысли, что придется признаться и разделить вину коллеги, у него все внутри холодело.
– Как это ни прискорбно… сударь… в нашем интернате тоже… – начал он.
– Как зовут мальчишку? – нетерпеливо перебил его Ван Влик.
– Его зовут Бартоломео Казаль, сударь, он…
Договорить ему не удалось. Ван Влик, до сих пор сохранявший внешнее спокойствие, зажмурился, вдохнул поглубже и выдал такое, что в голове не укладывалось: взметнув над головой свой огромный волосатый кулак, он обрушил его на дубовый стол, за которым сидел, с такой силой, что расколол его надвое. При этом он так заорал, что у всех кровь застыла в жилах:
– Немедленно сообщить Миллсу! Доставить Миллсу с его Дьяволами что-нибудь – одежду, обувь, носовой платок, – чтобы был запах этих гаденышей!
– Милош, – в ужасе простонала Хелен, – что с ними хотят сделать? Я ничего не понимаю. Объясни мне…
Они оторвались от окошка и стояли теперь на коленях друг против друга. Милош протянул руки, и Хелен прижалась к нему, еле удерживаясь от слез.
– Милош, Милош, как страшно…
Снизу доносился грохот падающих стульев, топот бегущих.
– Убирайтесь! – надрывался Ван Влик. – Все вон, пока я вас не размозжил!
Шум сошел на нет, и финальным аккордом со страшной силой грохнула дверь. Хелен заглянула напоследок в дыру. Никто не потрудился погасить свет, и в опустевшем зале воцарилась тишина. Пютуа, оставшийся в одиночестве, пристроился у стойки, положив фуражку на соседний стул. Он налил себе белого вина, выцедил его маленькими глоточками, прищелкнул языком, отставил бокал и принялся за бутерброд с паштетом.
IV
БОМБАРДОН МИЛЛС
БОМБАРДОН МИЛЛС, препоясавшись кухонным фартуком, разбивал восьмое яйцо для своего омлета в надтреснутую салатницу, когда зазвонил телефон. Он машинально глянул на часы: два с чем-то. Шефа полиции в очередной раз разбудил среди ночи приступ голода, и он был вынужден встать, зная, что не уснет, пока не набьет как следует свой бегемотий желудок. Он бросил на сковороду изрядную пригоршню нарезанного бекона, вытер руки засаленным полотенцем и направился в гостиную полюбопытствовать, с чего это ему звонят в столь поздний час. Его не стали бы беспокоить среди ночи иначе как по важному делу, и от этой простой мысли приятно защекотало в груди и в животе.
Не прошло и минуты, как Миллс вернулся в кухню и по случаю доброй вести вбил в свой омлет еще два яйца. Он исполнял с удовольствием все свои профессиональные обязанности, но самой захватывающей, самой возбуждающей была для него охота на человека. Выслеживать, травить, загнать, схватить и убить… что может с этим сравниться, что еще дает так остро ощутить себя живым, всесильным, неумолимым?
