— Ты столь пессимистично настроен? — произнес Реджи, присаживаясь на ствол поваленного дерева.
— Времена оптимистов тоже прошли, — сказал Мордекай. — Неужели ребята тебе ничего не объяснили?
— Нет. Только посоветовали проваливать.
— А сам ты не допер?
— Нет.
— Неужели ты не слышал старых легенд?
— Легенды — это не по моей части. Вот если надо кого пристрелить…
— Это да, — сказал Мордекай. — Если надо кого пристрелить, то это к тебе. Ты ж у нас такой. Снайпер, твою налево. Любого на раз положишь.
— Э… — сказал Реджи. — Типа того.
— Мне любопытно, — сказал Мордекай, — почему наши бравые парни тебя отпустили? Почему не попытались тебя убить?
— Полагаю, не захотели связываться. Они меня боятся, — не без гордости сказал Реджи.
— Я тебя не боюсь, — сказал Мордекай.
— Значит, ты попробуешь меня убить?
— А смысл? — вздохнул Мордекай. — Была б у меня возможность, я бы тебя придушил при рождении. А сейчас уже поздно.
— Почему вы все вините меня в своих бедах? — поинтересовался Реджи.
— Только потому, что ты в них виноват, — сказал Мордекай. — Эти чертовы двери появились из-за тебя. Кстати, сядь чуть левее, чтобы мне не был виден твой экземпляр. Он меня раздражает.
К своей собственной двери Мордекай сидел спиной.
— Ты знаешь, что оттуда выйдет? — спросил Реджи.
— Погибель, — сказал Мордекай.
— Тогда я бы предпочел не прозевать тот момент, когда дверь откроется.
— Без толку, — сказал Мордекай. — С ним справиться невозможно.
— С кем «с ним»?
— С тем, кто выйдет из этой двери, — доходчиво объяснил Мордекай.
— А нельзя ли внести в этот вопрос немного конкретики? — спросил Реджи.
— Можно, — сказал Мордекай.
Он снял истекающее соком мясо с огня, разрезал его на два неравных куска и меньший отдал Реджи вместе с куском хлеба. Этого меньшего куска Реджи хватило бы на два дня.
— Сколько народу там собралось? — спросил Мордекай. Реджи догадался, что его спрашивают о компании, которую он миновал прошлой ночью.
— Двенадцать, — сказал Реджи.
— Довольно много.
— Почему ты не с ними?
— Не люблю толпы, — сказал Мордекай. — Смерть — дело сугубо личное и индивидуальное.
— Двенадцать — это еще не толпа.
— Больше трех — это уже толпа, — сказал Мордекай. — А интеллект толпы равен половине интеллекта самого тупого индивидуума, в эту толпу входящего.
— Нельзя ли вернуться к вопросу о том, кто появится из этой двери? — спросил Реджи.
— Молодежь, — вздохнул Мордекай. — Ничего не знают, самим соображать лень, ждут, пока кто- нибудь старый и мудрый все им на блюдечке преподнесет.
— Это ты, что ли, старый? — уточнил Реджи.
— А то.
— И ты мудрый?
— Ну да.
— Только блюдечка я тут не вижу, — сказал Реджи. — Ну насколько ты мудрый, объективно ответить ты сам не сможешь. А насколько ты старый?
— Я — самый старый из живущих ныне стрелков, — сказал Мордекай.
Реджи вспомнил стариков, с которыми… Которых он поубивал в Обители, на ступенях храма Святого Роланда. Пожалуй, они могли быть постарше Мордекая. Только вот к ныне живущим их никак нельзя было отнести.
Тем не менее Реджи скептически отреагировал на заявление Мордекая.
— Самый старый, значит? — спросил он. — Может быть, ты и Гилеад видел?
— Гилеада не видел, врать не буду. А вот с Роландом встречаться доводилось.
— Со Святым Роландом? — уточнил Реджи.
— Тогда он еще не был святым, — сказал Мордекай. — Сомневаюсь, что его вообще можно так называть. Если рассматривать его поведение с точки зрения общепринятых моральных ценностей, он был тем еще мерзавцем. Впрочем, я подозреваю, что он до сих пор им и остается.
— По-моему, ты малость преувеличиваешь, — сказал Реджи. — Роланд, конечно, личность легендарная, но я не думаю, что он бессмертен.
— Я и не утверждал, что он бессмертен, — сказал Мордекай. — Я только предположил, что он может быть до сих пор жив.
— Сие есть абсурд, — твердо сказал Реджи. — Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
— Хе, — сказал Мордекай. — Если бы мне давали доллар каждый раз, когда кто-то говорит «не может быть» относительно вполне вероятных вещей, у меня было бы уже долларов двадцать. А может быть, даже двадцать пять.
— А револьверы? — не сдавался Реджи. — Если Святой Роланд жив, то почему его револьверы хранились у нас в ордене? Что же он за стрелок без револьверов?
— А почему ты думаешь, что это были его револьверы? — спросил Мордекай.
— Как это? — опешил Реджи. — А чьи?
— Подозреваю, что ничьи, — сказал Мордекай. — Это просто копии. Подделки.
— А как же… Но зачем?
— Давай я тебе кое-что объясню, мальчик, — сказал Мордекай. — Вообще-то сие есть секретная и не подлежащая разглашению информация, но раз уж ордену все равно конец и мы с тобой тоже скоро помрем… Как ты думаешь, кто основал наш орден?
— Как кто? Святой Роланд и его ученик Калаш Ворошило…
— У Роланда, которого ты постоянно и ошибочно именуешь святым, никогда не было ученика по имени Калаш Ворошило. И, немного переиначив фразу, Калаш Ворошило никогда не был учеником Роланда.
— Я не понимаю…
— Естественно, ты не понимаешь, — сказал Мордекай. Разговаривая, он с аппетитом ел, и мясной сок тек по его подбородку, капая на черную рубашку и могучую волосатую грудь. — Тебе много лет рассказывали официальную версию этой истории, да и, говоря по правде, не так уж много осталось людей, которые помнят, как все было на самом деле. Не посчитай мои слова ересью, но Роланд Дискейн из Гилеада имеет к ордену стрелков примерно такое же отношение, как гроза — вполне естественное природное явление — к многочисленным культам богов грома.
— То есть…
— Гроза существует, — объяснил Мордекай. — Но ей абсолютно наплевать на людишек, которые кланяются при каждом ударе молнии.
Небольшое облачко заслонило собой луну. Наверху что-то сдавленно громыхнуло.
— Нечего подслушивать, Зевс, — сказал Мордекай. — А то услышишь что-нибудь еще более неприятное.
— Зевс? — переспросил Реджи. Ему доводилось иметь дело с Зевсом, и тот показался стрелку вполне реальным персонажем, а не каким-то там мифом. Как назло, поблизости не наблюдалось ни одного
