Зеленый шум
P2
M 91
ЗЕЛЕНЫЙ ШУМ
«ШПИТОМЦЫ»
Метель бушевала целую неделю.
Колючая снежная карусель без передышки крутилась над крышами изб, над полями, над всем белым светом.
Снег замел все дороги и тропы, насыпал у плетней и заборов высокие острогранные сугробы, вплотную подступил к окнам изб и так завалил ворота у ферм и сараев, словно запер их на тяжелые замки.
Метель выла, посвистывала, пела на десятки голосов, белесая снежная мгла застилала горизонт, и Гошке Шарапову казалось, что теперь их Клинцы занесет снегом до самых коньков изб.
Ребятишки в эти дни в школу не ходили — кто знает, куда приведут ноги в такую непогоду. Взрослые тоже старались пореже показываться на улице. И только на колхозные фермы, где зимовали коровы, овцы и поросята, шли люди.
Чуть свет выходили на свиноферму и Гошкина мать, Александра Шарапова, и ее напарница Ульяна Краюхина.
Не отставали от матерей и их сыновья — Гошка с Никиткой.
Свинарки отгребали снег от ворот, расчищали дорожку, таскали воду, сено, силос: метель метелью, а поросят и свиней надо поить и кормить. К тому же вот-вот начнутся опоро?сы, и свинаркам надо быть начеку.
В один из таких дней, когда метель бушевала над Клинцами, Гошка Шарапов надумал соорудить на крыше свинарника маяк.
— Какой маяк? Зачем? — удивился его дружок Никитка.
Малорослый, большеголовый, медлительный, он не всегда сразу понимал быстрого на выдумку и спорого в деле приятеля.
— А чтоб светило всегда, — объяснил Гошка. — Чтоб огонек все видели и шли на него, кого метель в поле застанет. Вчера вон какой-то человек с дороги сбился. Плутал, плутал, чуть не замерз...
Никитка только пожал плечами, но спорить не стал. У Гошки всегда так: придумает что-нибудь неожиданное, загорится, и его не остановит никакая сила.
— Давай сделаем, — согласился Никитка. — А только из чего вот...
— Это мы сообразим.
Мальчишки разыскали в чулане у Краюхиных старый четырехгранный фонарь, промыли стекла, покрасили их красной краской и укрепили фонарь, как скворечник, на крыше свинарника.
Потом Гошка попросил в колхозной мастерской несколько метров провода, достал патрон, стосвечовую лампочку и, сделав нехитрую проводку, поместил лампочку в застекленном фонаре.
Два вечера работы, и самодельный маяк загорелся на крыше фермы. Ветер бил в флюгер, поворачивал фонарь из стороны в сторону, и стекла далеко отбрасывали красный свет.
Маяк на крыше заметила Гошкина мать.
— Да вы знаете, зачем красный свет зажигают? — растерявшись, спросила она. — Ну, там на стройке или на шахте. Это когда люди работают отменно, когда дело всех радует. А разве у нас так?
— Мы для людей сделали... Чтоб не заблудились, на свет шли, — принялся объяснять Гошка.
— А что люди у нас на ферме путного увидят? Одни непорядки. Нет-нет, и не конфузьте нас с Ульяной, погасите скорее...
Но маяк погас сам: ночью порыв ветра оборвал провод и опрокинул фонарь. На другой день Гошка с Никиткой принялись было чинить маяк, но проломили дряхлую крышу и свалились внутрь свинарника, насмерть перепугав супоросую матку.
Узнав об этом, завфермой Ефим Кузяев рассердился, накричал на ребят, что они занимаются баловством, игрушками, мешают взрослым, и запретил им показываться на ферме.
Но Гошка только хмыкнул. Чего-чего, а кричать дядя Ефим умеет! И на ребят, и на взрослых. Заявится небритый, невыспавшийся с похмелья, с мутными глазами, разнесет всех в пух и прах, отдаст десятки распоряжений и вновь исчезнет на целую неделю.
Матерям Гошки и Никитки на ферме помогали молодая свинарка Стеша Можаева и ночной сторож дед Афанасий Гвоздев.
Работы было по горло — поросят и свиней насчитывалось больше двухсот. Александра с Ульяной как уйдут из дому чуть свет, так и крутятся с ними до позднего вечера.
Как же тут не помочь мамкам! И Гошка с Никиткой после школы почти бессменно дежурили в свинарнике. Помогали подвозить корма, раскладывать их по кормушкам, выгонять поросят на прогулку, вычищать навоз из станков.
А еще они вели дневник наблюдений. В заветную тетрадочку, которую Гошка носил в своем портфеле вместе с учебниками, ребята записывали все, что видели на свиноферме: чем кормят поросят, как им готовят еду, как они прибавляют в весе.
В пионерском отряде пятого класса Гошку с Никиткой считали первыми шефами над поросятами и больше не загружали никакими поручениями.
Правда, вожатый звена Борька Покатилов был не очень доволен «поросятниками» и частенько упрекал их за то, что они не ведут со свинарками никакой культурной работы — не читают им газет, не приглашают их на школьные вечера и спектакли.
А какая ж тут культработа, если у мамок не находилось ни минуты свободного времени? Зато забот и тревог было полным-полно: то на ферму не завезли вовремя дров, чтобы согреть воду и приготовить болтушку для поросят, то на складе не хватило кормов, то заболела супоросая свинья и ее пришлось прирезать.
— Эх вы, Кузяевы, до чего ферму-то довели! — выговаривала Александре Ульяна Краюхина.
— Да нет, не Кузяева я, — возражала Гошкина мать. — Я — Шарапова...
— Все равно, не чужой он тебе, Ефим-то... братец единоутробный как-никак. Вот и скажи ему, ткни в нос — с такими порядками мы же в трубу вылетим...
— Да разве ж я не говорила, — с досадой поясняла Александра. — А он и в ус не дует.
— Где уж ему, — насмешливо говорила Ульяна. — У него, поди, головка болит, у твоего братца ненаглядного. Сидит, наверное, сейчас где-нибудь с приятелями, опохмеляется да яичницей с молодой свининкой закусывает. Не жизнь, а масленица...
