— А какая премия, дядя Ефим? — спросил Борька.
— Каждому по свиному хрящику, не меньше, — отшутился Кузяев. — Ладно, народец, я вас не обижу, будут вам подарки, будут...
— Дядя Ефим, а еще на ферме дохляки найдутся? — разошелся Гошка. — Мы можем всех к себе забрать... Отпоим, вырастим...
— Чего-чего, а этого добра хватит, — ухмыльнулся Кузяев. — Вот это подмога будет, это выручка...
На другой день он передал пионерам еще двух поросят, потом еще и еще. Вскоре в закутке Шараповых их набралось четырнадцать штук.
— Только, чур, помалкивайте о своих шпитомцах, — предупредил Кузяев ребят. — Тихо работайте, без огласки... Потом к Первому мая вы колхозу подарок поднесете... В честь, так сказать, международного дня труда и весны...
Ребятам, особенно Борьке Покатилову, такая затея понравилась. Борька даже представил себе канун майского праздника. Сельский клуб, торжественное собрание. Доярки, полеводы, свинарки, птичницы рапортуют о своих успехах.
Потом на сцену выходит он, Борька Покатилов, и передает Кузяеву визжащих поросят: «А мы, пионеры, спасли четырнадцать списанных, забракованных поросят. Передаем их на пополнение колхозной свинофермы». А кругом музыка, аплодисменты...
— Так, значит, молчок? — еще раз спросил ребят Кузяев. — Всё в тайне держать будете? Договорились?
— Договорились, — кивнул за всех Гошка.
— Зачем же секретничать? — заспорила было Александра. — Дело общее, артельное.
— Ничего-ничего, — отмахнулся Кузяев. — Ребятня, она секреты, загадки любит. От этого только запала в работе больше.
РОДНОЙ ДЯДЯ
Утром, чуть свет, к Шараповым заглянул Ефим Кузяев. Он, по обыкновению, вошел не через сени, а через двор, без стука распахнул осевшую дверь избы и по-хозяйски переступил через порог.
Гошка, его младшая сестренка Клава и братишка Миша в ожидании завтрака сидели за столом. Мать поставила перед ними чугунок с дымящейся картошкой, запотевшую кринку с молоком.
— Завтракайте и марш в школу, — сказала она. — А мне на ферму пора.
— Заправляйтесь, едоки-хлебоеды. — Кузяев покосился на чугунок с картошкой, на ребят. — А негусто у вас на столе, не велики разносолы. — И он поставил на лавку небольшой кузовок, прикрытый тряпицей...
Потом прошелся по избе, потрогал печь, посмотрел на отсыревший угол, на заткнутое тряпкой окно, откуда тянуло холодом, и покачивал головой:
— Да-а, неказисто у вас, холодновато... Опять, значит, без дров сидите...
Гошка, забыв про завтрак, искоса наблюдал за Кузяевым. Дядя Ефим доводился его матери родным братом, и после смерти отца он помогал семье Шараповых: приносил хлеб, мясо, раздобывал дрова, сено для коровы, ссужал Александру деньгами.
Опекал он и ребятишек. Гошку то и дело наставлял уму-разуму, поучал, как надо жить, говоря, что главное в том, чтобы нигде не зевать, не упускать своего, быть оборотистым, смекалистым, не затеряться в хвосте, на задворках.
«Это как ваш Митька?» — переспрашивал Гошка.
«А что ж?.. Парень он смекалистый, держись за него... Такого не затрут, не затопчут».
За шумливый нрав, за горячность и вспыльчивость Кузяев нередко поругивал Гошку, а за озорство иногда пребольно драл за уши или щелкал по затылку.
«Это я по-родственному, для твоей же пользы, — говорил обычно Ефим. — Имею на то полное право».
Гошка злился, выходил из себя и заявлял матери, что он не позволит больше Кузяеву драть его за уши, но мать только грустно усмехалась:
«А ты потерпи, дурачок... ничего с твоими ушами не станется. Он ведь не чужой нам, дядя-то Ефим, печется о нас, заботится...»
После смерти мужа Александре и в самом деле казалось, что без помощи брата ей никак не обойтись. Особенно Ефим нужен был для сыновей — Гошки и Миши. Он и побеседует с ними по-мужски, и построжит, и делу поучит.
Но Гошке от всего этого было не легче. И, когда Кузяев приходил к ним с подарками, ему становилось не по себе, и он старался поскорее уйти из дома. Вот и сейчас он вылез из-за стола и принялся собираться в школу.
Книжки и тетради оказались придавленными кузовком. Гошка в сердцах отодвинул его и едва не опрокинул с лавки.
— Это чего? — недоумевая, спросил он у дяди.
Кузяев отвернул тряпицу, достал из кузовка увесистый кусок парной свинины и протянул Александре. Та замахала руками и отступила к печке:
— Опять ты, Ефим, за свое... Не приму я.
— Бери-бери, сгодится. — Кузяев положил свинину на лавку и кивнул на ребят за столом: — Вон у тебя орава какая. Щей им со свининой наваришь, картошки нажаришь со шкварками.
Кинув подозрительный взгляд на кусок мяса, Александра спросила, откуда же такая жирная, упитанная свинина.
— Да хряка пришлось прикончить... Ваську. Помнишь, что ногу на днях сломал? — пояснил Кузяев.
— Это племенного-то? — ахнула Александра. — Неужто и вылечить было нельзя?..
— Не удалось... начальство порешить приказало. Да ты не сумлевайся. Все по закону сделано. А свинина — это тебе вроде аванса на трудодни...
Гошка испытующе посмотрел на мать — возьмет или не возьмет?
Александра продолжала стоять у печки. Тогда Гошка достал свою заветную тетрадку и, присев к столу, принялся быстро писать.
— Ты чего это строчишь там? — полюбопытствовал Кузяев.
— Дневник веду, дядя, — ухмыльнулся Гошка. — Хотите, почитаю? «На ферме сломал ногу породистый хряк Васька. Начальство приказало его порешить». Правильно, дядя? Без вранья? Все ведь с ваших слов записано... А вот чего я позавчера записал. — Гошка прочел еще одно место из дневника: — «Сегодня заведующий свинофермой Кузяев словил поросенка, который покрупнее, сунул в мешок и отнес его председателю колхоза. А мамке сказал, что это по распоряжению начальства, к которому приехали какие-то гости из района и их надо было угостить».
— Погоди, племяш, погоди! Зачем же писать об этом? — опешил Ефим. — Дело это свое, хозяйское, никого не касается... — Он пристально посмотрел на Гошку и начал о чем-то догадываться. — Ты что же, родная душа? Я тебя на ферму допустил, а ты, значит, ходишь, высматриваешь да в тетрадочку все заносишь?.. Уж не ты ли в комсомольской стеннушке всякие пакости строчишь?
— А что? — вспыхнул Гошка. — Разве там неправда какая? Честно говоря, сам он в комсомольскую стенгазету ни о чем не писал, но свой дневник частенько показывал Стеше Можаевой, которая была членом редколлегии. Когда Стеша училась в школе, она была отрядной пионервожатой, и Гошка по старой привычке был к ней очень привязан.
Стеша всегда с интересом просматривала Гошкины записи.
«Отличные факты, — говорила она. — Прямо не в бровь, а в глаз. Надо будет обнародовать их».
И в стенгазете частенько появлялись острые заметки о непорядках на ферме.
— Вот оно как! — развел руками Кузяев. — В своей же семье и зловредничаешь... На родного дядю тень
