выбриты до синевы.
— Ну, други мои, далеконько же вы забрались, — заговорил дядя Вася. — А я, признаться, задержался сегодня.
Он наклонился к сыну и привлек его к себе.
— Ой, тятька, — заартачился Никитка. — Парикмахерской от тебя пахнет.
— А как же? Обработали что надо, по высшей категории, — довольно сказал дядя Вася. — Ладно-ладно, не буду. Тоже мне, застеснялся. — Он надвинул шапку Никитке на нос и потрепал Гошку по плечу. — Ну, здоров, колхозный народ! Как жизнь молодая?
— А ничего, все по-старому, — ответил Никитка и поспешил сообщить отцу, что к завтрашней охоте у них с Гошкой все уже готово.
— Лады. Вот и поохотимся на славу, — кивнул дядя Вася и вдруг заметил, что Никитка то и дело поглядывает на тугой рюкзак у его ног.
— Ах да... Чуть не забыл, — спохватился он и, развязав рюкзак, достал из него городские подарки.
Сначала дядя Вася дал Никитке с Гошкой по бублику с маком. Бублики были крупные, как колеса с детской коляски, румяные, сладкие и рассыпчатые — таких в Клинцовском сельпо никогда не продавали.
Потом он вручил мальчишкам лакированные пугачи.
— А пробки? — напомнил Никитка.
— Потом выдам, потом. Еще палить начнете. А мы ведь не одни в машине-то, — шепнул дядя Вася и кивнул на сухощавого, средних лет мужчину в кепке и в легком бобриковом пальто, который сидел на большом рыжем чемодане в передней части кузова.
Рядом с мужчиной, закутанная, словно кукла, в клетчатый платок и старый дубленый полушубок, сидела не то девочка, не то мальчик. Сквозь щелочку в платке выглядывал только кончик розового носа да задорно поблескивали глаза.
Мужчина то и дело наклонялся к «кукле» и вполголоса спрашивал:
— Ну как, птица-синица, не замерзла еще? Оттаивать тебя не придется?
«Кукла» что-то пищала и начинала шевелиться, словно пыталась выбраться из-под кучи одежды, но мужчина в бобриковом пальто закутывал ее еще сильнее.
«И впрямь, синица заморская, мерзлячка, — подумал Гошка. — Куда ее только везут такую?» — И, жуя вкусный бублик, он сделал вид, что ему совсем не холодно, и перестал растирать ухо, хотя мороз заметно крепчал.
— А теперь рассказывайте, какие дела в колхозе, — вновь обратился к ребятам дядя Вася. — Как мамки на ферме работают?
Мальчишки приосанились. Хотя Никиткин отец после ухода в город считал себя вольным казаком, неподвластным колхозу человеком, но все же продолжал интересоваться артельными делами. И каждый свой приезд домой подолгу беседовал с людьми.
И Гошка с Никиткой всегда были первыми, кто встречал дядю Васю, и с удовольствием рассказывали ему о колхозных новостях.
— А что ж мамки? — заговорил Гошка. — Работают, ишачат.
— Это как то есть «ишачат»? — вдруг спросил мужчина в бобриковом пальто.
— А так вот... Крутятся целый день на ферме с поросятами и почти что задарма. Уже весна скоро, а мамки на трудные дни ни шиша еще не получили.
— «Трудные дни» — это, значит, трудодни? — переспросил мужчина. — А ничего не скажешь — метко. Это вы сами придумали?
— Зачем сами? — ответил Гошка. — У нас все их так называют.
— Ребятишки вам наговорят — только слушайте, — заметил дядя Вася и, желая переменить тему разговора, спросил ребят, как поживают их «шпитомцы».
— Ничего, растут... Уже четырнадцать штук, — сообщил Гошка.
— Скажи на милость, целое поголовье! — удивился дядя Вася. — И куда же вы их потом?
— На ферму передадим. В подарок от пионеров.
— Ну, а председатель-то колхоза знает об этом?
— Это Калугин-то? — фыркнул Гошка. — Так он уже не председатель больше. Сняли его на той неделе на собрании.
— Сняли?! — обрадовался дядя Вася. — Да что же вы молчите про такое дело!.. — И он, ближе придвинувшись к ребятам, попросил рассказать обо всем поподробнее.
Гошка замялся. На колхозное собрание их с Никиткой не пустили, но они все же кое-что знают.
В колхозе была ревизия. Оказалось, что Калугин развалил артельное хозяйство, растранжирил много колхозных денег, потому как часто пил-гулял с дружками да сладко закусывал. На собрании сняли также с работы заместителя Калугина, бухгалтера, кладовщика, кое-кого из бригадиров.
— Давно бы пора вымести эту теплую компанию, — кивнул дядя Вася. — Ну, а Кузяев как, тоже загремел?
— Нет, дядю Ефима не тронули. Мамка говорит, он на собрании первый против Калугина выступил. Все его проделки разоблачил. И как тот свиноферму без кормов оставил, и как поросят разбазаривал.
— Хитер бес лукавый! — Дядя Вася сокрушенно покачал головой. — Выкрутился... А кто же теперь за хозяина в колхозе будет?
— Нового будут выбирать, — сказал Никитка. — Говорят, из города кого-то пришлют.
— А что за человек — не знаете? — заинтересовался дядя Вася. — Как в Клинцах-то о нем судят?
— Да по-разному, — отозвался Гошка. — Одни говорят, он честный и дело понимает. А другие — что сердитый очень, все криком берет, приказом. И зашибать любит. Не хуже Калугина.
— Слыхали, мил человек. — Дядя Вася обернулся к мужчине в бобриковом пальто и, как видно, продолжая разговор, начатый еще до ребят, пожаловался: — Ну, что тут скажешь? Не везет нашим Клинцам. Никак колхоз на ноги встать не может. А все почему — головы самостоятельной нет, хозяина. Чтоб тот дело свое понимал, душой за него болел. Вот люди и уходят из артели...
— Председатель колхоза — дело, конечно, большое, — негромко ответил мужчина в бобриковом пальто, — но и с членов артели спрос тоже немалый. И бежать из колхоза на легкие хлеба, бросать свое кровное — честь невелика. Не так ли, Василий Егорыч?
— Погодите, мил человек, — удивился дядя Вася. — Да мы вроде и не знакомились. Откуда же вам знать меня?
— А как же мне не знать старшину Краюхина? Три года войны. Стрелковая рота. Курская дуга. Разве это забудешь?
Дядя Вася схватился за борт машины и подался вперед.
— Товарищ старший лейтенант! Николай Иваныч! — вскрикнул он. — Вы ли это? Вот уж не признал! Едем, болтаем себе. Ну и встреча!
— Я, Василий Егорыч, я...
Привстав на колени, они потянулись друг к другу и обнялись.
Приподнявшись, Гошка с Никиткой во все глаза смотрели, как два взрослых человека жали друг другу руки и хлопали по плечам. Еще бы — такие встречи случаются не каждый день!
Вскоре грузовик, затормозив, остановился около правления Клинцовского колхоза.
— Ну вот и приехали, — объявил Николай Иванович и первым спрыгнул на землю.
— А вы куда, собственно? К кому? — спросил озадаченный дядя Вася.
— Сюда... в Клинцы. — Николай Иванович кивнул на деревню. — Я ведь тот самый, кого ребята так расписали... Меня райком партии председателем колхоза к вам рекомендует. А это — моя дочка, Елькой зовут, — показал он на «куклу» под тулупом.
Потом достал из кузова узлы и чемоданы и поставил их на землю. В ту же минуту Гошка с Никиткой заметили, как из-под тулупа вынырнула «кукла» — это действительно была девочка в короткой заячьей шубке и лыжных штанах. Она поднялась на борт грузовика и, раскинув руки, прыгнула в объятия отцу.
— Очень приятно, — обескураженно забормотал дядя Вася, вылезая из грузовика. — Значит, в наши края приехали. На прочное, так сказать, жительство?
— Как видите...
