— Немецкая? — спросил Капелюхин.
— Нет, наша. Семизарядная… У меня дома и ещё кое-что есть. Тут походить да покопаться, немало чего наберёшь.
— А зачем оружие собираешь? — вполголоса спросил Федя. — Задание, что ли, такое? От кого?
Аржанцев пожал плечами.
— Задания, скажем, никакого нет. Сами по себе собираем… Война всё-таки. Может, и пригодится.
Федя в душе согласился с Аржанцевым и спросил, как им лучше пробраться в город.
— Днём лучше туда не ходите, — посоветовал Аржанцев, — да ещё в таком виде.
Ребята расстались с Аржанцевым и Аней, прошли ещё несколько километров, залегли в посевах хлебов и, дождавшись темноты, осторожно вошли в город.
— Теперь разойдёмся, — предложил Федя. — Так лучше будет.
Договорившись встретиться на другой день, ребята начали пробираться к своим домам.
Тихими, безлюдными переулками Федя вышел на Горную улицу. Вот сейчас он бесшумно нажмёт щеколду, откроется калитка, войдёт в родной дом, встретит отца и тётю Лизу. Вымоется, наденет чистое бельё, с удовольствием напьётся чаю, потом они с отцом поговорят обо всём, как взрослые, а утром вся семья начнёт готовиться к отъезду.
К отъезду? А разве теперь выберешься из города, если на каждой дороге дозорят заградительные отряды и полицаи?
Федя по привычке отсчитал пятую раскидистую иву, что стояла напротив дома Сушковых, и обмер. Не было ни дома, ни высокого забора с калиткой, ни палисадника. В темноте смутно чернела груда обугленных брёвен, одиноко торчала печная труба и остро пахло гарью и дымом.
Спотыкаясь, Федя сделал несколько шагов, чтобы увидеть сад. И здесь стоял невыветрившийся запах гари. Грядки были вытоптаны, яблони и груши спалены и не шумели, как обычно.
Пожар уничтожил всё.
Растерянно топчась на месте, Федя не знал, что делать дальше. Что же стало с его родными, где они? Может быть временно живут у соседей?
Но соседних домов тоже не было — огонь истребил почти всю улицу.
Федя побежал в верхнюю часть города, где находился маленький, ветхий дом бабушки. В окнах было темно.
Федя постучал, но, видимо, слишком резко и властно, потому что долго никто не отвечал, хотя он и услышал за окном испуганный шёпот.
— Бабушка, не бойся, открой… Это я, Федя.
Наконец дверь приоткрылась, и простоволосая тётя Лиза впустила в дом племянника.
— Господи, Феденька! — испуганно ахнула она. — Откуда ты? И почти голый..
— Немцы поживились. Костюмы им наши приглянулись. — Федя объяснил, что с ним произошло. — А где папа?
— Выехал со своим учреждением. Через три дня после тебя. На Волхов его повезли. Отец собирался к тебе заглянуть в Ленинград. А мы вот с бабкой остались.
— Выехал? — Поражённый Федя опустился на лавку.
— И дома нашего нет… сгорел, — продолжала тётя Лиза. — Только отец уехал, немец начал город обстреливать. Сгорела почти вся Горная улица. Всё наше добро в огне погибло. Никакой одёжки, обувки не осталось.
Она с сожалением поглядела на полуголого племянника.
— И зачем ты, Федя, к врагам пришёл? Ты же комсомолец. Чего ты к ним в пасть лезешь? — Тётка привлекла Федю к себе и заплакала.
— Так уж вышло! — Федя растерянно пожал плечами и, помолчав, спросил тётку, остался ли в городе кто-нибудь из ребят.
— Да какие тебе ребята! — Тётя Лиза недовольно махнула рукой. — Кто не уехал, в щели законурился, молчит. Как в тюрьме все живём — того нельзя, этого не смей. Вечером после восьми на улицу не покажись… В Клашу Назарову на днях немец из пистолета палил…
— Клаша здесь? — обрадовался Федя.
— Задержалась себе на беду. Только ты не думай бегать к ней: за вами, комсомольцами, во все глаза следят. Сиди пока тихо, за порог носа не показывай.
Федя не стал спорить с тёткой, но весть о том, что Клава Назарова в Острове, наполнила его радостью, — значит, он не напрасно пробирался в родные места.
Первое дело
Утром к Клаве Назаровой забежал Петька Свищёв, ставший её осведомителем.
С мальчишеским проворством он успевал побывать в разных концах города, ловко пробираясь под самым носом у немцев, и был переполнен новостями и наблюдениями.
Он знал, сколько военных машин перешло через мост, какие привезли орудия, у кого квартируют фашистские офицеры, кого вчера доставили в городскую тюрьму.
Сегодня, как обычно, Петька бесшумно проскользнул по лестнице и, пользуясь азбукой Морзе, осторожно выстучал в дверь первые буквы своей фамилии: «Свищ».
— Входи, входи! — Клава радушно открыла дверь и пропустила мальчика в комнату. — Уже на ногах, бегунок? Когда же ты спишь?
— А мне много не надо. — Петька присел на табуретку у двери и приготовился рассказывать.
— Погоди, — сказала Клава. — Давай сначала поедим.
— Да я уже сытый, — сконфуженно отказался Петька.
Клава достала хлеб, варёную картошку, открыла банку консервов, заварила чай, потом усадила мальчишку рядом с собой за стол, и «сытый» Петька с завидным аппетитом принялся за еду.
— Вот теперь докладывай, — попросила Клава, когда мальчик насытился и, отдуваясь, прислонился к стене.
Для начала Петька доложил о том, что в Доме культуры для фашистских офицеров открылось кино. Фильмы крутят каждый вечер, и во время сеансов в зале стоит оглушительный гогот, словно ржут жеребцы в конюшне.
— А ты уже в кино побывал? — насторожилась Клава.
— Очень мне нужно фашистов в кино смотреть, — с презрением отмахнулся Петька. — Да к ним и не пролезешь. Там в дверях часовой стоит.
— Вот так и скажи, — усмехнулась Клава. — Ну, ещё о чём доложишь?
Петька озабоченно нахмурил лоб. Вчера в сумерки он видел, как немцы гнали мимо хлебозавода большую колонну русских. Были там молодые парни и взрослые мужчины.
Одного дяденьку Петька даже узнал — это был Василий Николаевич, учитель рисования. Он сильно изувечен, лицо в синяках, глаз перевязан платком.
— Что ж ты мне сразу об этом не сказал? — рассердилась Клава. — А куда их погнали, не проследил?
— Кажись, на ремонт дороги. Были такие разговоры.
Клава задумалась. Что же стало с Василием Николаевичем? Ведь Дима Петровский говорил, что тот распустил ребят, велел им действовать самостоятельно, а сам собирался пробраться в Сошихинские леса. Значит, не удалось ему уйти к своим.
— А знаете, кого я ещё встретил? — вывел Клаву из задумчивости голос Петьки. — Комсомольцев из истребительного. — Он перечислил имена ребят. — Не смогли они уехать, обратно в город пришли. И Федя Сушков с Капелюхиным вернулись.
— Из Ленинграда? — удивилась Клава.
— Ага! Не приняли их в училище. Ребята все про тебя спрашивают.