передачу.
— Следующий! — возглашал полицейский.
Следующим оказался Петька Свищёв. Посиневший от холода, в живописных опорках, в потрёпанном широком пиджаке, он просунул в окошко свёрток.
— Кому передача? — спросил полицейский.
— Назаровой. Клаве Ивановне, — как можно солиднее пробасил Петька.
Полицейский заглянул в список, что лежал перед ним на столе, и принялся «обрабатывать» посылку. Особое внимание привлекла бутылка из тёмно-зелёного стекла. Полицейский посмотрел её на свет, поболтал над ухом, потом, вытащив пробку, наклонил над ладонью: из горлышка потекло молоко.
Убедившись, что всё в порядке, он отодвинул продукты на край стола и крикнул:
— Назарова здесь?
Клава подошла к столу.
— Забирай передачу! Да, кстати… Вам разрешается свидание. Пять минут. Эй, малец! — позвал полицейский Петьку. — Иди вон туда, к решётке.
Сняв вязаную шерстяную кофту и сложив в неё передачу, Клава подошла к деревянному барьеру, что был сооружён метрах в двух от железной решётки. По другую сторону решётки уже стоял Петька. Лицо его дёргалось, глаза часто моргали, покрасневший нос шевелился: мальчишка собирался не то чихнуть, не то заплакать.
Клаве вдруг показалось, что Петька, забыв про всякую осторожность, сейчас начнёт рассказывать о ребятах, об их делах, о последних новостях в городе. Испугавшись, она заговорила первой, быстро и громко:
— Здравствуй, Петя! Расскажи, как тебе живётся? Холодно? Простудился, верно?
— Простыл малость… дома топить нечем. А так я хорошо живу! Вот молока тебе принёс, — в тон ей ответил Петька и, понизив голос, шепнул: — Там записка в пробке, записка…
Вдоль решётки со скучающим видом прогуливался молодой франтоватый полицейский, и Клава сразу приметила, что он настороженно прислушивается к их разговору.
— Спасибо, Петя, за молоко! — вновь громко заговорила она и выразительно подмигнула. — А как у вас с картошкой? Много накопали?
— Двенадцать мешков. На зиму с лихвой хватит. И капусты запасли, — разошёлся Петька, обрадованный тем, что Клава услышала его шёпот о записке. — Я и грибов насобирал и орехов…
— А зимой подлёдной ловлей рыбы займись.
— А как же! Я уже и пешню достал. Соберу компанию ребят. Дело у нас пойдёт.
— Пять минут кончились, — объявил полицейский.
— До свидания, Петя, — улыбнулась Клава. — Передай привет своей маме, ребятам. Скажи, что я жива-здорова.
— Ага! Всем передам! — кивнул Петька и вдруг припал к прутьям решётки: — Тётя Клава, а тебя скоро выпустят? А? Скоро?
— Давай, давай от решётки! — шагнул к нему полицейский. — Поговорил, и хватит.
Не помня себя, Клава поднялась в камеру. Едва захлопнулась тяжёлая дверь, она вытащила из горлышка бутылки пробку, развернула промокший комок газеты и извлекла из неё записку.
Она была без обращения и без подписи и написана рукой Вари Филатовой.
«О В. А. до сих пор ничего не известно, — прочла Клава. — Арестовали его родителей и А. К. В остальном всё в порядке. Ребята на старых местах. К Седому посылаем Кооператора. «Бесплатное приложение» не удалось. В этот день город бомбили наши. Получилось очень здорово: били точно по объектам. Сгорели два склада, разбиты орудия и в городском саду обрушился офицерский клуб.
Мы узнали, что тебе разрешены свидания. Не уловка ли это? Для пробы посылаем с передачей Свища. Ребята рвутся тебя увидеть. Как быть? Держись — мы с тобой!»
Уничтожив записку, Клава прижалась лбом к холодной стене. Так вот почему над городом стоял такой грохот! «Получилось очень здорово: били точно по объектам», — вспомнила она слова из записки.
Хотя бы одним глазком взглянуть, что осталось от этих объектов!
Клаву пронизала тёплая волна радости. Значит, не зря они вели разведку, составляли план города, переправляли его к партизанам.
Но что стало с Володей? Почему забрали его родителей? Аню? Неужели это так и останется загадкой?
В обед в камеру зашла Пахоркина.
— Ого! Богато натащили, — сказала она, окинув взглядом передачу. — Это кто ж раскошелился-то?
— Петька Свищёв. Родственник он нам… дальний, правда, — выдумала Клава.
— Ну, если родственник, это куда ни шло. — Пахоркина покосилась на дверь. — Я тебе, Клаха, вот что скажу. Если какие подружки придут или приятели, ты их не встречай. Полицаи всех примечают. А потом пойдут таскать да допытываться…
«А ведь она права, — с тревогой подумала Клава. — Не зря тюремщики такими добренькими прикидываются. Не иначе, хотят выследить всех подпольщиков».
Клава отделила большую часть продуктов и попросила надзирательницу передать их матери.
— Передам, — согласилась Пахоркина. — На тюремной баланде недолго и ноги протянуть.
— Тётя Марфуша, а вы Петьку Свищёва знаете? — спросила Клава.
— Это Аграфениного байстрюка-то?
— Вот-вот… Будете мимо проходить, скажите ему… Да нет, я лучше записку напишу.
— Вот уж несподручно мне с записками-то…
— Да всего несколько слов. Чтобы он мне в следующий раз платок пуховый принёс. И яблок хочется. Ну, тётя Марфуша, удружите вы мне.
— Ладно уж, — буркнула надзирательница. — Заготовь писульку. Утром сменюсь, прихвачу.
«Верный мой Петя! — написала Клава на клочке бумаги, когда Пахоркина вышла из камеры. — Срочно передай всем, всем нашим. Пусть в тюрьму никто из них ни под каким видом не приходит. За мной следят. К. Н.».
Очная ставка
Наконец-то Клаву вызвали на допрос.
Её встретил обер-лейтенант Штуббе. Рядом с ним сидел уже знакомый Клаве переводчик.
Штуббе долго и пристально разглядывал Клаву, словно обдумывал, с чего начать допрос. Потом он ровным голосом заговорил о чём-то с переводчиком.
— Обер-лейтенант предлагает вам, — обратился переводчик к Клаве, — во избежание неприятных последствий признаться во всём чистосердечно и откровенно.
Штуббе ткнул пальцем в красные пионерские галстуки, что лежали на столе.
— В чём именно?
— Вы были пионервожатой? — спросил переводчик.
— До войны — да, — ответила Клава. — Но об этом знает весь город.
— Вы комсомолка?
— До войны — да. И об этом также всем известно.
— Рассказывайте дальше, — предложил переводчик.
— Дальше ничего не было. Началась война, и я поступила ученицей в швейную мастерскую. Никуда почти не ходила. Вот и всё. — Клава с трудом перевела дыхание.