— А давай я, Степаша, покараулю, — вызвался дед Анисим. — Все равно без сна шастаю... Ноги чего-то мозжат, и в груди колотье...
— Да тебя ж, дед, случись что, любой пацан с копылков собьет.
— Ого-го! — запетушился старик, поплевав на ладони. — Ты моей лихости не знаешь! У меня кулаки сейчас что свинчатки.
Старик сходил домой, облачился в полушубок, обул подшитые валенки и занял сторожевой пост у мешков с зерном.
— Будь спокоен, бригадир! Три года мирскую гамазею сторожил — зернышка не убыло.
Было уже совсем темно, когда Степа вернулся домой и, поужинав, лег спать.
Но он долго не мог заснуть. Одолевали всякие сомнения — не случится ли что с Анисимом, не заснет ли старик на посту, не позарится ли кто на зерно.
Не выдержав, Степа поднялся и поехал на велосипеде в поле. Притулившись к мешкам с зерном, Анисим бодрствовал и чутко прислушивался к ночным шорохам. И, как ни осторожно приближался Степа, старик услышал позвякивание его велосипеда и, закричав: «Кто идет?» — поднялся навстречу.
— Это ты, Степаха... Все в порядке. Я на всякий случай даже бердан прихватил.
— Так он же у тебя не стреляет.
— Наладил... И солью зарядил. Если кому всыплю, так мать родную не узнает.
Оделив старика табаком, Степа вернулся домой и лег спать...
Разбудил его ожесточенный стук в калитку. Первой вскочила с постели Таня, выглянула через окно в переулок и, обомлев, бросилась будить брата:
— Дедушка Анисим к нам... Лица на нем нет!..
Степа, как был в трусах и майке, выскочил в сени, звякнул щеколдой, с размаху распахнул калитку и столкнулся с Анисимом. Лицо у старика было перекошено, седая с пегими подпалинами борода всклочена, полушубок измазан землей.
— Беда!.. Разор!.. — тяжело дыша, забормотал Анисим. — Зарезали нас! Без ножа зарезали! — Он с трудом переступил порог и, не дойдя до двери избы, тяжело опустился на какой-то ящик в сенях.
— С хлебом что-нибудь? С зерном? — Догадываясь, что случилось недоброе, Степа с силой встряхнул старика за плечи. — Да говори же...
Путаясь и запинаясь, Анисим рассказал, что произошло в поле.
Ночь выдалась темная, ветреная. Старик дремал около мешков с зерном, прислушивался, посматривая на восток, ожидая, когда начнет развидняться. И вот в самый глухой час чьи-то дюжие руки свалили старика на землю, связали по ногам и рукам веревкой, затолкали в рот какую-то вонючую тряпку и оттащили его в сторону от мешков.
А потом люди с дюжими руками исчезли, словно их и не было. Старик попытался освободиться от веревки и вытолкнуть кляп изо рта, но из этого ничего не вышло. Спеленали его на совесть.
Тогда Анисим попробовал передвигаться по пашне, перекатываясь с боку на бок. Веревки врезались ему в тело, воздуха не хватало, сердце бешено колотилось. К тому же Анисим потерял в темноте направление и вскоре почувствовал, что передвигается не к дороге, а в низину, к оврагу. Пришлось повернуть обратно.
Трудно сказать, сколько прошло времени, пока он наконец-то выбрался с мягкой пашни на твердую накатанную дорогу.
Здесь его и подобрали трое парней, что возвращались из Заречья с гулянки. Они развязали Анисиму руки и ноги, вытащили кляп изо рта. Когда же старик с парнями добрались до полевого стана, мешков с зерном там не оказалось.
Парни побежали будить Василия Силыча, а старик — к бригадиру.
Не дожидаясь, когда Анисим придет в себя, Степа кинулся в поле.
Над дальней кромкой леса слабо розовела заря, в низинах стлался белесый туман. У полевого стана уже толпились колхозники. Мешков с зерном там действительно не было. Не было и брезента. Кругом были разбросаны только старые, никому не нужные рогожи, отсыревшие от росы.
— Эх, бригадир, поспешил ты с семенами... рано их в поле завез, — покачал головой Василий Силыч. — Да и сторож не тот... ему бы воробьев на огороде пугать, а не с ворьем тягаться.
Степа молчал. Да и что можно было сказать, когда случилось такое несчастье.
— Смотри-ка, Силыч, — обратился к председателю Игнат Хорьков, пристально разглядывая землю. — А здесь ведь следы колес остались... Видать, на двух подводах подъезжали... А вот и зерна натрусили.
Все склонились над землей. Следы ошинованных колес выводили на полевую дорогу. Между ними, словно стежки после шитья, лежали просыпанные зерна пшеницы.
— А ворюги-то не дюже оглядисты, — заметил Игнат Хорьков. — Должно, мешок порвали. А ну-ка посмотрим, куда зернышки поведут...
Дорога дошла до развилки — направо путь лежал в Торбеево, прямо — в Кольцовку.
Следы колес повели к Кольцовке, и рядом с ним все время бежала прерывистая цепочка зерен, так хорошо заметная на потемневшей от росы пыльной дороге.
Колхозники шли чуть пригнувшись, молча, сосредоточенно, словно напали на след осторожного, хитрого зверя, и старались не наступить ни на одно зернышко.
Из деревни подходили всё новые и новые люди и, понимая без слов, что произошло, присоединялись к толпе.
Еле передвигая ноги, приблизился дед Анисим. Его поддерживали под руки Нюша и Таня.
Старик вдруг рухнул перед колхозниками на колени.
— Моя вина, граждане, — удрученно произнес он. — Не усторожил зерно. Судите, карайте! Нет мне прощения!
— Погоди, старый, — отмахнулся Василий Силыч. — Тут вот на след напали.
— Что ж теперь будет-то? — с тревогой шепнула Таня брату.
— Молчи... Смотри знай, — хмуро сказал Степа, как и все мучимый ожиданием, куда же приведет обличающий след.
«Только бы не к нам... не в Кольцовку», — мысленно твердил он, шагая вместе со всеми по дороге.
Не доходя до околицы деревни, след неожиданно повернул влево на дорогу, что шла позади усадьб и сараев.
И вот уж толпа миновала первую усадьбу, вторую, пятую, а след вел все дальше и дальше. Колхозники пересекли огуменники старика Уклейкина, Ветлугиных, и вдруг цепочка зерен круто свернула на ковшовскую усадьбу к сараю. У Степы замерло сердце.
У полуразвалившегося сарая, так же как и на дороге, видны были следы колес, сапог, вдавленные в землю зерна пшеницы. А угол осевших от старости ворот прочертил по земле приметное полукружье, примяв и раздавив сорную траву — значит, кто-то совсем недавно открывал ворота.
Колхозники на мгновение замерли, не зная что делать и стараясь не смотреть друг на друга.
Первым к воротам бросился старик Уклейкин и схватился за ржавый пробой:
— А ну, граждане, открываем!..
— Обожди, Прохор!.. — остановил его Василий Силыч. — Не самочинствуй. Здесь и хозяин есть. — И он растерянно поглядел на Степу.
Жадно глотнув воздух, Степа с силой рванул ворота:
— Смотрите!.. Шарьте!..
Но шарить не пришлось — колхозники, ворвавшись в сарай, сразу же обнаружили пять мешков с зерном. Они лежали в полутемном углу сарая, едва прикрытые сеном.
— Господи Исусе! И Степка туда же! — раздался в толпе чей-то удивленный женский голос.
Толпа ахнула, задвигалась и тесным кольцом окружила Степу.
— А-а, злыдень! На наш хлеб польстился, — завопил Уклейкин, продираясь сквозь толпу.
Словив испуганный взгляд Тани, Нюша с тревогой оглянулась по сторонам.
Она-то знала, что бывает в таких случаях. Найдя по следу спрятанный хлеб, толпа обычно звереет и устраивает жестокий самосуд — топчет ногами, волочит по улице, бьет смертным боем.
