— Так что же делать? — растерянно спросил Ковшов. — Подскажите!
— Жить надо по-другому... Умом пораскинуть.
Савин вполголоса изложил свой план. Извещение о сдаче хлеба Илья Ефимович получит через несколько дней. Так пусть он не теряет времени и завтра же вывезет все сто пудов на приемный пункт. При этом Ковшову не мешает сказать хорошие слова о том, что он осознает трудности с хлебозаготовками и от души желает помочь Советской власти.
— Так ведь хлеб-то как в прорву канет! — взмолился Илья Ефимович. — А я ж его по?том, кровью...
— Можете не говорить. Я-то знаю, как он вам достается, — перебил его Савин.
В переулке, хлюпая тяжелым выменем, показалась корова. За ней с хворостиной в руке плелась Таня.
Илья Ефимович заслонил Савина спиной и спросил девочку, где ее носило до сих пор.
— Пеструха от стада отбилась! — пожаловалась Таня. — Еле нашла в озимях. Совсем избаловалась корова.
— Все вы избаловались! — буркнул Илья Ефимович. — Загоняй скотину — и спать...
Таня прошла мимо. Илья Ефимович и директор школы завернули за угол дома.
— Надеюсь, вы меня поняли, — сказал Савин. — Потеряете сто пудов — выиграете больше. Вы не школьник, и повторять вам больше незачем. — Он спрятал голову под капюшон и скрылся в темноте.
Постояв немного у дома, Илья Ефимович прошел переулком к амбару. Это была добротная постройка на четырех высоких столбах, с дубовой резной дверью и двумя замками: один деревянный, с «секретом», другой — железный и тяжелый, как утюг.
За прочными стенами в высоких сусеках лежало сухое, провеянное зерно ржи и пшеницы. Хлеб, который дороже всяких денег, который дает власть и силу!
Попридержи его до весны, и на базаре за каждый пуд заплатят втридорога. Нужно тебе прибрать к рукам человека, сделать его преданным и услужливым — и хлеб поможет тебе!
А вот теперь Илью Ефимовича хотят лишить этой всемогущей силы. Но есть своя правда и в словах Савина.
Думай же, Ковшов, думай, взвесь все, пораскинь умом!
...Через три дня рано утром Илья Ефимович оглушительно забарабанил в окно к Аграфене Ветлугиной. Плохо закрепленная половинка стекла выпала из рамы и со звоном разбилась о мерзлую землю на завалинке.
— Груня... соседка... проснись! — звал Ковшов.
Аграфена всполошенно подняла от подушки голову.
— Ты, Илья, в себе? — в сердцах сказала она. — Стекла бить... Загулял, что ли?
Накинув на плечи полушубок, заспанная и сердитая, Аграфена подошла к окну.
Ковшов стоял по другую сторону окна у завалинки и, пригнувшись, заглядывал в избу. Был он без картуза, волосы взлохмачены, рубаха не подпоясана.
— Беда у меня! — хрипло сказал он. — Хлеб украли!..
— Хлеб?! — вскрикнула Аграфена.
Окно было маленькое, низкое, и она, чтобы лучше видеть Ковшова, тоже пригнулась.
— Вчистую замели... без зерна, бандюги, оставили! Иди вот, будь свидетелем! — Илья Ефимович выпрямился и, покачиваясь, пошел к своему амбару.
«Что это он? Хитрит, бес лукавый, или и впрямь беда?» — подумала Аграфена, отыскивая платок.
С печки спустилась Нюшка и принялась обувать свои новые башмаки.
— А тебя кто зовет? — недовольно спросила мать.
— Так хлеб же украли, я слышала! — удивилась Нюшка. — Как же не пойти...
Аграфена сказала, что это не ее забота искать хлеб да к тому же к девяти часам надо поспеть в школу.
Мать ушла, а Нюшка задумалась: пойти или не пойти? Свадьбы, похороны, скандалы при разделе хозяйства, пьяные драки по праздникам — это она уже видела в деревне не раз, а вот такое, что случилось сегодня с Вороном, ей еще наблюдать не доводилось. Нет, усидеть сейчас дома — это было выше ее сил. Выскочив из избы, она побежала к амбару Ковшовых. По дороге вспомнила про Степу — ему ведь тоже интересно посмотреть — и повернула к школьному интернату. Но она опоздала. Таня уже успела разбудить брата, и сейчас они шли навстречу Нюшке.
На улице подмораживало. Лужи покрылись голубоватым ледком, грязь на дороге затвердела, и колеса проехавшей мимо ребят телеги гремели по ней, как по мостовой. Отава на огуменниках была покрыта изморозью, словно ее слегка присыпали солью.
Нюшка, Степа и Таня подошли к амбару. Здесь уже толпился народ.
Илья Ефимович с мрачным видом ходил вокруг амбара, одну за другой курил цигарки из самосада и с нетерпением поглядывал в сторону сельсовета.
Пелагея, повалившись на приступок амбара, выла и причитала, как на похоронах. Обступившим ее бабам она жаловалась, что злые люди оставили Ковшовых на всю зиму без хлеба и что не миновать теперь ходить по миру и просить милостыню.
— Цыц! Нишкни! — прикрикнул на жену Илья Ефимович. — Без того тошно! — И, подозвав к себе нахохлившегося Фильку, он послал его за председателем сельсовета.
Пелагея смолкла, высморкнулась и словоохотливо принялась рассказывать о краже.
Вчера она с дочерьми трепала лен, все изрядно умаялись, рано легли спать и заснули как убитые. А утром, когда пошла на огород, чтобы набрать теленку капустных листьев, она увидела около амбара следы колес и рассыпанные зерна ржи. Испугалась, разбудила мужа. Бросились они в амбар, а сусеки пустые. Только в полу светятся круглые дырки, пробуравленные буравом. Через них все зерно из амбара и вытекло, да, видимо, прямо в мешки, которые ловкие люди подставили под дырки.
Бабы заохали, стали креститься, а Нюшка со Степой, заинтересованные столь необычным воровством, полезли было под амбар, чтобы посмотреть отверстия в полу, но Илья Ефимович погнал их прочь, сказав, что они могут замять следы. Вскоре подошли Горелов и двое понятых — Василий Хомутов и Прохор Уклейкин.
— Прошу, граждане, оследствуйте все, — попросил Ковшов, подавая Горелову тяжелые ключи от амбара. — Небывалое же воровство, редкое!.. Вот и Аграфену еще пригласите, пусть она от бедноты будет.
Горелов с понятыми осмотрели амбарную дверь, замки, пустые сусеки; потом, встав на четвереньки, все полезли под амбар.
Пелагея вновь повалилась на приступок и заголосила. Илья Ефимович больше ее не останавливал — обхватив голову руками, он сидел на бревне и прислушивался к разговору под амбаром. Но голоса звучали глухо, неясно.
Степа, Нюшка и Таня молча стояли около изгороди.
— Степа, а мне жалко дядю, — призналась сестра. — Он все утро как помешанный ходит...
— А что у него, и хлеба больше не осталось?
— Есть в ларе... Только на зиму все равно не хватит. Это ведь самое страшное, когда хлеб украдут или дом сгорит...
Степа не знал, что сказать. Подошел Филька.
— Что, колонист, радуешься, что нас обчистили? — строго спросил он.
— С какой это стати? — удивился Степа.
— А чего тогда примчался? И вот Нюшка еще! Спектакль вам здесь дармовой? Шли бы себе...
— А это уж наше дело! — Степа отвернулся от Фильки и увидел, что Горелов вылезает из-под амбара.
— Ах, расшиби их гром, как же ловко зерно-то выкрали! — разведя руками, заговорил Прохор Уклейкин. — Да и вор какой-то особенный пошел — смекалистый, головастый. Дверей не тронул, замков не посшибал.
— Да-а, работа чистая, — хмуро согласился Василий Хомутов. — Попользовался кто-то даровым
