Осторожно ступали через сени мать, Феня, Никитка. За бревенчатой стенкой сеней шептались мальчишки. Сквозь щели Санька не раз ловил их любопытные взгляды.
Потом на крыльце мать долго разговаривала с ребятами. О чем, Санька толком разобрать не мог, но по отдельным словам догадался, что речь шла о нем. И от этого было неловко и беспокойно.
«Подумаешь, прославился!.. Быку на рога попал», — досадовал он на себя. Хотелось задремать. Но голова была свежа, сон не шел. В памяти оживали все события последних дней: игра в лапту, помятая пшеница, собрание, слова матери: «Осрамил он нас, Коншаковых».
— А это правда, что вся пшеница у вас на участке погибла? — услышал Санька голос Тимки. — И помочь ничем нельзя? А? Маша?
— Как ей поможешь, если она помята… — ответила Маша.
— Тетя Катя, а вы какого-нибудь такого лекарства не знаете? — допытывался Тимка. — Только бы в колхозе зла на Саньку не имели.
— Ох, ребята, — вздохнула Катерина, — боюсь, что ничем вы не поможете пшенице. Вот разве Андрея Иваныча спросить или деда Захара. Может, они что посоветуют.
Санька закрылся одеялом.
«Только бы зла не имели», — не выходили у него из головы слова Тимки.
Сумерки сгущались.
Ребята с крыльца разошлись.
По улицам с тяжелым топотом прошло стадо. Корова шумно ввалилась во двор. Мать вышла к ней с подойником и, присев на корточки около тяжелого теплого вымени, завела с коровой длинный разговор о том, как ей сегодня гулялось, хороша ли была трава на пастбище, вкусна ли вода на водопое.
Санька приподнялся с постели и охнул от боли. Но потом схитрил — не стал поднимать левую руку, кое-как оделся и бесшумно вышел на крыльцо.
Ноги сами повели его к дому учителя.
Вот и огонек в окне.
Ноги у Саньки сразу отяжелели, словно дорожку около избы занесло сыпучим, вязким песком. Что он скажет Андрею Иванычу? Как посмотрит на него? Уж не вернуться ли обратно? Все же Санька пересилил себя, вошел в дом и замер.
У книжной полки, освещенной светом лампы, рылись в книгах Тимка, Маша и Федя. Они с удивлением посмотрели на Саньку. Первый бросился к нему Тимка:
— Ты почему встал? Тебе же лежать надо!
— Андрей Иваныч где? — растерянно спросил Санька.
— А он… он к вам ушел… Тебя проведать, — сказала Маша и почему-то переглянулась с Федей и Тимкой. — Вы разошлись, наверное. Ты садись, Саня, подожди… Тебе не очень больно?
Федя пододвинул ему табуретку. Санька осторожно присел, искоса поглядел на ребят.
— А нам Андрей Иваныч книжку какую нашел! — сказала Маша. — Про пшеницу.
— Что — про пшеницу? — вздрогнул Санька.
— Слушай, я тебе прочту… очень интересно. — Федя раскрыл тоненькую брошюру: — «В конце июля неожиданно прошел ливень с градом, и пшеница у нас полегла. Что было делать? Но мы не сдались и вышли всей бригадой в поле. Пять дней поднимали прибитые к земле стебли пшеницы и клали их на бечевки, натянутые поперек делянки на колышки. Потом пшеницу подкормили, и она вскоре оправилась и пошла в рост…»
— Это кто пишет? — спросил Санька.
— Колхозница одна… из своего опыта. Андрей Иваныч говорит: обязательно надо по ее примеру сделать. Может, и наша пшеница поправится.
— Только вот у нас бечевки нет, — заметила Маша.
— Это пустяки, — оживился Санька. — У нас с Тимкой лыко в пруду мокнет. Хорошую бечевку можно сплести. Правда, Тимка?
— Само собой… А колышки в роще нарубим.
— Тогда завтра и начнем! — нетерпеливо заговорила Маша, но тут в дверях показался Андрей Иваныч.
— Здесь он, Катерина Васильевна, не волнуйтесь, — сказал учитель, выглянув за дверь.
— Тревога ты моя! — Катерина вбежала в комнату и всплеснула руками. — Куда тебя понесло такого! Полдеревни обыскала…
— Андрей Иваныч! — поднялся Санька. — А это правда — пшеницу спасти можно? Вы только скажите, я что угодно сделаю.
— Ну-ну, дружок! — остановил его учитель. — Ты пока об этом и не думай. Все, что надо, ребята сами сделают. Иди-ка домой с матерью, ложись в постель. Бык — это не шутка.
Он проводил Катерину и Саньку до угла и вернулся к ребятам.
Дома Катерина уложила Саньку в свою постель, напоила липовым цветом, закутала в одеяло и по привычке принялась прибирать избу. Но все валилось у нее сегодня из рук. Пол она подмела только наполовину и, оставив веник посредине избы, начала переставлять у печки какие-то горшки, крынки, чугуны.
«Что за напасти на мою голову! — думала Катерина. — Молчит, давно и упорно молчит Егор. И, видно, неспроста… Теперь это несчастье с Санькой. Что, как он останется на всю жизнь калекой?»
В избу вошла Евдокия Девяткина. Постояла около задремавшего Саньки, повздыхала, поохала, потом присела к столу:
— Давно бы ему в город уйти. Не угодил бы быку на рога.
— Так это ты моему парню голову вскружила? — с изумлением спросила Катерина. — От дома подался… Спасибо, соседушка!
— Малый не чета тебе, посговорчивее. Да и в разум входит, смекает, как к жизни надо прививаться. И ты его, Катерина, не держи. Я вот по Петьке сужу. Охоты нет, насильно их за книжку не усадишь. Пусть уж верному делу обучаются, время такое. — Евдокия оглядела потемневшую от солнца Катерину. — Ты бы и о себе подумала. Приросла к этой делянке, извелась вся, щепка щепкой стала… Говорят, с сорняками никак не справишься?
— Одолевают, Евдокия, — пожаловалась Катерина. — Только выполешь, они опять лезут.
— То-то вот… Сил кладешь много, а хлеба достанется — ребят не прокормишь.
— К чему ты речь ведешь? — насторожилась Катерина.
— А к тому… На сторону тебе с семьей подаваться надо.
— Да что ты говоришь такое! — вздрогнула Катерина. — Егор тут жизнь прожил, а я вдруг кину все, уеду невесть куда, как безродная. Он ведь какой наказ мне, Егор, оставил: «Катерина, сказал, двух грехов не прощу: ребят потеряешь и от земли если отступишься». Да нет! Как можно!
— Егору Платоновичу сейчас про наши дела и думать недосуг, — вздохнула Евдокия. — Война — это тебе, голубушка, не колхоз Пушкина: и гремит и воет…
Катерина в замешательстве вскинула голову:
— Да что ты, право, и так на душе неспокойно.
Посидев еще немного, соседка ушла.
Ночью Катерине приснился сон. Высокий небритый солдат в порыжевшей, заскорузлой шинели стучал в окно, протягивал узелок с бельем и просил постирать.
«К чему бы это?» — проснулась Катерина в холодном липком поту, поднялась с постели и долго всматривалась в ночную улицу.
Потом постояла над Санькой, потрогала его лоб и вновь прилегла. Но сон не шел.
«Все Евдокия виновата. Наговорила с три короба — бессонницу накликала», — с досадой подумала Катерина и, поднявшись, бесцельно бродила по избе, не зная, как скоротать время до рассвета. Потом решила, пока ребята спят, посмотреть их одежду. Собрала рубахи, кофты, штаны, где поставила латку, где пришила пуговицу. Дошла очередь до Санькиной гимнастерки. Карман на груди был разорван и заколот булавкой. Катерина вытащила булавку, и из кармана выпали записная книжечка, какие-то бумажки, огрызок расчески и маленькое щербатое зеркальце.
«Растет, прихорашиваться начинает», — усмехнулась Катерина, сложила вещи в отдельную кучку,
