уаков, а из своих – только Мусрепа. Иногда ему начинало казаться, что здесь, дома, Туркмен пользуется даже большим почетом, чем он сам, и он испытывал зависть к нему.
Мясо было съедено, кумыс выпит.
Молодежь разошлась, довольная тем, что довелось посидеть за одним дастарханом с самим Есенеем.
Стали укладываться.
– Мы будем спать в избе, – сказала Улпан и ушла с Шынар.
Мужчины спали во дворе, на свежескошенном сене.
Утром Есеней сказал Мусрепу:
– Отдохнул я, словно конь, которого держали на выпасах!
– Еще бы! Вдоволь поел конины, пил кумыс, всю ночь дышал запахами степи… – начал было Мусреп хвастаться своим гостеприимством, но Есеней перебил его:
– Ладно, ладно… Я о том же говорю.
Улпан вышла к ним во двор. Есеней, не скрываясь, любовался ею – она хорошо выспалась, настроение у нее было отличное, она вся как будто светилась в солнечных лучах.
– Есенейжан… – Облокачиваться на колено Есенея вошло у нее в привычку, она и сейчас облокотилась. – Знаешь, как хорошо спать в избе? Давай и мы построим.
– Хочешь, построй сама. А я не знаю, где должны быть окна, где двери. Но сделай так, чтобы туда мог войти и я.
Коней запрягли в тарантас Есенея. Асреп привел белую верблюдицу и по старинному обычаю привязал ее сзади.
– Улпан, ты хочешь с верблюжонком и мать забрать?
– А кто же будет его кормить? – Улпан улыбнулась, вспомнив, как Шынар вчера сказала – сама будешь, грудью…
– Ты совсем разоряешь Туркмена…
– Мусреп-агай сам говорил, что не хочет быть богатым.
– Не хочет – как хочет. Но есть еще Асреп.
– Ладно, это мое дело. Они нам еще должны останутся – за все муки, пережитые нами со вчерашнего дня!
Уже сидя в тарантасе, Есеней напомнил:
– Шынаржан… Я обещал тебе вчера орамал… Скажи, чего тебе хотелось бы?
– Ничего не надо! Я сама виновата, бий-ага, – вслух произнесла ваше имя. Как это загладить? Ничего я не возьму.
– Раз ничего не хочешь, значит, я мало предлагаю! Улпан прервала их:
– Опять она тебя называет бий-ага… Как только вмешаются мужчины, они сразу все дело испортят! Я сама все устрою… Разве я – не Есеней? Сейчас поедем, нам еще надо собираться на джайляу…
На прощанье Улпан отвела Шынар в сторону:
– Я вчера не случайно говорила про белую юрту – про отау. На джайляу, когда туда перекочуете, отау будет уже стоять… Ждать тебя… А эту, что возле вашего дома, не вози, отдай старшему брату мужа. Молчи, будет так, как я сказала!
Тарантас тронулся с места.
Вскоре следом за ними отправился и Асреп, он вел в поводу верблюдицу, а верблюжонок и сам без нее никуда не денется…
Шынар долго смотрела ему вслед.
13
По дороге в свой аул Улпан по-прежнему была в приподнятом настроении, она то облокачивалась на колено Есенея, то выпрямлялась, шутила:
– Есенейжан, а плавать ты умеешь?
– Почему ты спрашиваешь?
– Думаю, вода не удержит тебя.
– Я плаваю только там, где могу достать дно.
– Хочешь, я научу тебя?
– А зачем? Кроме Кайран-коля, я все наши озера перейду, если понадобится, вброд.
Вот раньше – кто и когда слышал от него шутки? А теперь он часто старался вызвать улыбку на лице Улпан, если это удавалось.
До их аула оставалось недалеко, и настроение переменилось, стоило ей увидеть бедные, в заплатах, в дырах юрты. Она больше не облокачивалась на колено Есенея, сидела прямо.
– Послушай, Есеней… Как ты можешь мириться с такой нищетой? Не видел, что ли? Это же позор не для них – для тебя!
