левый кювет, а я побежала вперед. Успела увидеть, что все трое патрульных улеглись ничком на дно кювета. Я еще подумала: «Как они могут? Там же вода…» Я окатилась в противоположный кювет, залегла. Слышала, как рвутся бомбы, и в самозабвении кричала:
— Ура, соколики! Бейте гадов, бейте проклятых!
В дыму и пламени взлетали в воздух обломки тяжелых орудий; вовсю стреляли зенитки, стволы их дергались как параличные, осколки бомб свистели и слева и справа. Я была твердо уверена: наши бомбы меня тронуть не могут. И верно, даже не царапнули. Бомба угодила в соседний кювет. Над моей головой пронесся огонь и горячий воздух… Может, только показалось? Позднее знающие люди говорила: если б было так, я бы живой не осталась. В лучшем случае тяжело бы контузило. Но, как видите, осталась невредимой.
Наши бомбардировщики пикировали один за другим, сбрасывая бомбы точно по тем целям, которые я указывала в своей первой радиограмме. Может, так, а может, им дал сведения еще кто из нашей группы, хотя бы и Даша Федоренко… Нет, это мой участок. Именно тот, который я успела разведать в день рождества. Эх, жаль, что я тогда не смогла пройти дальше…
У меня ликовала душа, и я, не думая даже, кончилась ли бомбежка, вылезла на дорогу. Глянув мельком в соседний кювет, увидела кровь и обрывки зеленых шинелей. Не теряя времени, я побежала вперед, к повороту дороги. Шлагбаум на пропускном пункте задрал голову на полосатой, как у зебры, шее. С нее свисала веревка. Ни в будке, ни на дороге не было никого. Попрятались, гады. Я прибавила ходу, но споткнулась и упала на брусчатку. Ушиблась и долго не могла продохнуть. Было так тихо, будто окончилась война.
А может, я оглохла?
С трудом поднявшись, шатаясь из стороны в сторону, я миновала покинутый солдатами пропускной пункт и вскоре оказалась на освещенной солнцем окраинной улочке с одноэтажными, заляпанными грязью безлюдными домами. Стекла в окнах были выбиты, а там, где стекла сохранились, на них были налеплены бумажные кресты. Я почему-то не только хромала, но еще и спотыкалась. Мне хотелось поскорее отойти от пропускного пункта. Волоча ногу, я шла как можно быстрее и кричала:
— Петя, Петька, Петенька!
Мне казалось, я и правда потеряла никогда не существовавшего маленького братика. Всю жизнь хотелось иметь братика…
Улица разветвлялась. Налево круто в гору подымалась мощенная белым камнем дорога. По ней я вышла в лесок. Вскоре закатилось солнце, и я поняла: где-то тут придется заночевать. Вынув из кармана остатки хлеба и кусочков пять сахара, я уселась в сухом песчаном овражке, медленно жевала и глотала. Запить было нечем. Ночь была ветреной и морозной. Я вся дрожала и все-таки в какой-то ямке, прикрывшись сухими листьями, задремала. Где-то в горах урчали моторы. Приснилось, что тракторы пашут землю. Хоть и спала, но не отдохнула нисколько. На рассвете поднялась и пошла сквозь лесок и кустарник в ту сторону, откуда был слышен шум. На плечо положила веревку и стала искать на деревцах сухие ветви, но их давно обломали. Тут кроме кизиловых кустов росли дубки: их я узнала по жухлым листочкам. Попробовала сломать хоть одну ветку. Как бы не так. С ветвями живого дуба и мужчина не справится, куда уж мне. Тогда я взялась за кизил, но это ж не дрова. Наломала кое-как охапку, завязала веревкой… Вдруг слышу насмешливый голос:
— Ты куда, девочка? С дровами в лес?
Смотрю — высокий мужчина в демисезонном пальто. С ним городской мальчик лет двенадцати. Худенький, в очках. Поглядывает на меня, на отца, дергает его за рукав, торопит:
— Папа, пойдем!
Мужчина мне говорит:
— Вот что, девочка, кизил на дрова не годится. Что ж ты без топора?
Отвечаю ему:
— Подымусь повыше, может, наберу сушняка.
Тогда мужчина спрашивает:
— Ты что, из города? Где живешь, на какой улице?
Говорю как могу бойчей:
— Улица Ленина, дом шестьдесят два.
Он ухмыльнулся, а мальчишка брякнул:
— Нет такого дома. Она врет, папа. А в какой школе учишься? Таких, как ты, у нас в Нальчике не бывает…
Отец на него строго глянул:
— Не болтай, Саня! Дай-ка лучше девочке топор…
— Тю, — презрительно сказал мальчишка, — разве она может рубить?
Тогда я выхватила из его руки топор и раз-раз — срубила с дубка несколько толстых веток.
— Ловко у тебя получается, — сказал отец мальчика. Он внимательно меня оглядел. — Что с тобой? Ты измазана, измята, все лицо в йоде… — В глазах его светилась доброта. — Слушай, а ты ела сегодня?
Я отрицательно мотнула головой.
— А вчера?.. Что ты тут делаешь? Где твои родители?
Я не знала, что ответить, и потупилась, как в классе перед учителем: он спрашивает, а ты не приготовила домашнее задание. Хотела было сказать, что ищу маленького братика Петю, но поняла — он не поверит. Говорю:
— Можете подождать еще минутку? Я разрублю эти ветви. Так тащить неудобно.
Не дожидаясь ответа, я приладилась и за минуту нарубила горку полешков.
— Здорово! — воскликнул мальчишка.
— У меня папа плотник, — сказала я и стала укладывать полешки на веревку.
— А мой папа завуч в школе, — сказал очкастый мальчик. — Физик и математик!
— И куда ж ты теперь пойдешь? — спросил меня учитель. — На улицу Ленина?.. Вижу, ты старше, чем кажешься. И ты нездешняя… Ну да это не наше дело. Вот что, девочка. Мы пойдем, а ты за нами, у нас неплохое убежище. Из дома нас немцы выгнали, и мы поселились…
— Не могу, — сказала я, отдавая топор. — Вы идите, а мне придется побыть здесь…
— Вот оно как, — сказал учитель. — Ну, хорошо, хорошо, — заторопился он, — можешь ничего не объяснять. Только выше не подымайся. За этим гребнем в котловине немцы сосредоточили несколько десятков танков.
— Прощайте, — сказала я.
Учитель вынул из кармана три вареные картошки я протянул мне:
— Это все, чем можем помочь. Бери, не стесняйся. Да сопутствует тебе удача!
Картошка была завернута в белый листок бумаги.
Поблагодарив, я взяла картошку и, резко отвернувшись, побежала.
— Стой, стой! — услышала я голос мальчика.
Нагнав меня, он сунул мне в руки топор. Запыхавшись и восторженно заглядывая в глаза, он зашептал:
— Если немцы увидят… у тебя дрова нарублены, а топора нет.
— Спасибо, — прошептала я. — Не надо. Если немцы увидят… у меня есть пистолет… Беги, уходи скорей… Меня ты не встречал. И папа тоже. Понял?
— Понял! — воскликнул он. — Прочти вот, — и он сунул мне листок бумаги.
С этими словами он побежал вниз, а я со связкой дров через плечо стала подниматься на гребень горы. Надо было проверить, верно ли, что там, в ложбине, сосредоточены танки.
Слева, метрах в пятидесяти, за леском, тяжело, с громкими выхлопами урчали моторы. Там проходила дорога из города. Я легла на землю и долго прислушивалась. Три картофелины, что мне дал отец мальчика, слопала, не снимая кожуры. Потом вспомнила — надо прочитать записку.
В ней было сказано:
