нечеловеческие глаза глубоко в человеческую душу? Мне вдруг показалось, что лик на скале предупреждает меня о чем-то, как бы предостерегая: берегись!
— Если долго смотреть, становится жутко, — произнесла Христина.
Кирилл лишь кивнул головой.
Молча забрались мы в уютную кабину «Татры», молча поехали дальше. Ыйдыга осталась позади, трасса пошла в горы. Вы видели горы Забайкалья? Суровый и страшный пейзаж. Неповторимый. Вряд ли где на земном шаре есть именно такой… Может, на Луне в горных областях.
Я очень крепко держал в руках баранку (просто вцепился в нее) и так внимательно поглядывал на приборы, будто вел не грузовую машину, а самолет.
И в том, что вдруг на крутом повороте обломилась рулевая сошка, моей вины не было. (Механики, ремонтировавшие «Татру», так и признали впоследствии.)
«Татра» стала неуправляемой. Ее потащило прямо в пропасть. Мои спутники не издали ни возгласа, ни словечка: боялись помешать мне справиться с бедой.
Я быстро открыл дверь кабины:
— А ну, прыгайте оба!
— Но как же ты?
— Андрюшка, прыгай и ты, черт с ней, с машиной!
— Прыгайте, скорее, черт вас дери! Я за вами. Ну!
Когда они выпрыгнули, я захлопнул дверь: мыслимое дело, Такую новую «Татру» разбить!
Машину тащило к пропасти. Кирилл и Христина бежали за ней и орали:
— Андрюшка, прыгай!
Я делал все возможное и невозможное, судорожно хватаясь за все подряд. Почему, черт побери, я не мог ее остановить, эту «Татру»? Ни повернуть. Все произошло у крутого поворота. Как я сумел ее остановить?
Пропасть надвигалась. Видел я уже эти забайкальские пропасти — где-то на дне клубится темный туман. Пора было уже бросать машину, но что-то сильнее меня не давало это сделать, просто не мог. «Татру»-то мне доверили… Совсем новую. Черт знает почему она сломалась. Может, не выдержала мороза? Она же не человек.
Меня спасло то, что трасса заворачивала, а машину завернуть я не мог, и она стала выходить на обочину. Снег припорошил осевшую летом землю, и она стала вровень с трассой, но едва на нее ступило переднее колесо, как оно провалилось, и «Татра» накрепко засела в капкане… метрах в трех от обрыва.
Я открыл дверь и пригласил своих «научников» в кабину.
— Не замерзли еще? Идите в кабину. Придется ждать попутной машины, чтоб взяли нас на буксир. Сами не выберемся.
Но они предпочли три часа приплясывать около «Татры», никак не могли поверить, что она сидит крепко.
А между тем «Татру» еле вытащили попутные машины, шоферы помогли наскоро подремонтировать и отбуксировали нас без особых приключений (если не считать мороза в 47 градусов с резким ветром и небольшого землетрясения).
В поселке туннельщиков меня узнали и попросили выступить у них на катке. Я не ломался, лишь предупредил, что год уже не тренируюсь, так что заранее прошу извинения.
Музыку я подобрал сам (пластинок у них много да еще магнитофонные записи), совсем не ту музыку, что мне находил Чешков.
Все выступления я построил на основе юмора и импровизации. Всякие пародии, моносценки, лирические миниатюры. Это была сверхвольная программа. Чешков бы за нее меня просто-напросто убил.
Смеялись все до упаду, хотя посинели от холода. Уговаривали меня приезжать еще. Я обещал.
На обратном пути пришлось задержаться на пару часов в одном ущелье, чтоб помочь веснушчатому парнишке с золотым зубом. У него кончился бензин, и он, чтоб не замерзнуть, пел во все горло песни.
У меня была запасная канистра, но, как на грех, так примерзла пробка, будто приварили ее, проклятую. Пришлось помучиться.
Уж мы ее и ломом били, и рвали ключами, и щипцами тащили — еле открыли. Парнишка дал мне в знак благодарности жевательную резинку (я ее терпеть не могу, спрятал для Виталия) и успел рассказать свою историю.
Он сидел за хулиганство (глаза у него были преозорные), но теперь хочет подработать на Севере и съездить на родину, купив подарки для всей деревни. Родных у него не было, а деревня всего на двенадцать двориков, и «уж такие там люди хорошие живут»… И посылки ему слали… И письма, как родные.
— Там останешься жить?
— Да нет, повидаюсь и уеду. Мечта у меня одна есть. Но учиться надо. Институт кончать. Что за хулиганство сидел, не помешает?
— Думаю, нет. В случае чего…
— Андрей! — позвал Кирилл.
— Сейчас. Тогда сначала на заочный. Образование у тебя какое?
— Десятилетка.
— А мечта какая?
— Андрей! — уже раздраженно звал Кирилл.
— Сейчас.
— Иди. А то разозлится. Начальник?
— Завлабораторией. Доктор наук. Какая мечта, если не секрет?
— Дело не в секрете. Несбыточная мечта, понимаешь. А я решил… Мечта у меня такая… — смущенно начал он, — чтоб деревья… скажем кедры, ну и дубы и другие, вырастали не за полвека, а за год-два… Понимаешь? Кто-нибудь у нас в стране работает над этой проблемой? Я бы согласился на любую работу помогать.
— Андрей! Андрей! Андрей!
— Может, в Москве есть такой профессор?
— Балда. Здесь, в Зурбагане, есть. Давай твой адрес.
— Врешь?!
— Честное слово! Таисия Константиновна Терехова ее имя. Я узнаю насчет тебя и напишу. Адрес!
— На конверт с моим адресом. — Он сунул мне конверт, крепко обнял, и мы разошлись по своим машинам.
Его звали Иван Ракитин. Работал он на золотых приисках.
— Не понимаю, о чем вы могли столько говорить? — удивился Кирилл, когда я уже вел «Татру».
— О его мечте, — коротко ответил я.
— Какая может быть у него мечта? Побольше заработать денег, а потом прогулять их в «жилухе»?
— Ошибаетесь, Кирилл Георгиевич, — негодующе возразил я и рассказал о мечте Ивана Ракитина.
— Не верю, — усмехнулся Кирилл, — это ты сам сейчас придумал. Разве я не знаю, какой ты фантазер.
— Ты тоже не веришь, Христина? — спросил я, помолчав.
— Разумеется, верю, — строго ответила она. Кирилл пожал плечами.
— Да он же из колонии, разве вы не заметили?
— Подрался и получил за это срок, — возразил я, стараясь не горячиться. — Жизнь прожить — не поле перейти. Я верю в Ивана Ракитина.
— Да ты и видел-то его пять минут.
— Хоть пять секунд. Все равно верю. И я ему помогу.
Мы долго молчали. Трасса разворачивалась, как на экране широкоформатного кино, — заснеженная тайга, перевалы, спуски, подъемы. Стекла от нашего дыхания замерзли — узоры, похожие на серебряные листья.
Уже на подъезде к Зурбагану — зимник опять шел по реке — тайгу сильно тряхнуло (балла четыре). Сразу образовалась огромнейшая наледь. Мы очутились в воде. Я осторожно вел машину, чертыхаясь (до дома оставалось километров тридцать), когда «Татра» вдруг с грохотом провалилась в яму, полную воды и снега. Сидела, словно в капкане, вода плескалась у самой дверцы. Наверху горела лишь красная лампа стоп-сигнала. Лед под нами гудел, трещал и содрогался.
— Все. Конец нам, — произнесла Христина. Кирилл угрюмо молчал.
— Придется вылезать в ледяную воду? — спросил он меня мрачно.
— Зачем? Подождем попутной. Вытащит нас.
— Здесь глубоко.
— Лед толстый. Лишь бы не вмерзнуть. Сидите спокойно. Хотите, буду читать вам стихи? — Решил я их приободрить.
— Чьи? — поинтересовалась Христина.
— Марины Цветаевой.
— Читай.
Я как раз читал им чудесное стихотворение из цикла «Бессонница», когда на залитой водой трассе показались четыре «Татры».
