беседовали.
Наговорившись, укладывались спать. Кажется, все сразу засыпали, кроме меня. Бессонницей я отнюдь не страдал, просто любил эти часы перед сном, когда смотришь открытыми глазами в полумрак и размышляешь о людях, которые вокруг тебя, или мечтаешь о будущем — своём и человечества, пытаешься это будущее угадать.
Уже засыпая, я невольно прислушивался к бульканью воды за тонкой дощатой перегородкой судёнышка — Каспий был так близко, у самого моего уха. Всё-таки «Альбатрос» был до смешного слаб и мал, а море сурово и огромно. И с нами были женщины.
...«Альбатрос» бежит наперерез крутым волнам под двумя белыми парусами, раскачиваясь с боку на бок, с носа на корму. Шумит, разрезаемая судном, упругая дымчато-зелёная вода, с рёвом проносится мимо обоих бортов.
Мы с Фомой держим вахту. Он на корме у руля, я — у парусов возле грот-мачты. Ветер благоприятный, Каспий не сердится, хотя идём против волн, — взлёты вверх, провалы вниз, крен в одну сторону, крен в другую.
Совершенно ослабевшая Мирра, насупившись, возится с этикетками, вкладывая их в мешки с пробами грунта. Мальшет, сидя возле неё на люке, подвёртывает гайки у дночерпателя, который стал плохо захлопываться. Иван Владимирович в старом сером костюме, но с галстуком в тон — здесь женщины! — заканчивает анализы вчерашних образцов воды.
Васса Кузьминична, промерив и взвесив ночной улов, поместив в спирт рыбьи желудки, понесла рыбу Лизе. Из камбуза слышен их смех — готовят обед и болтают о всякой всячине.
— Мирра, я прошу тебя... — начинает (в который раз!) Мальшет, — ты совсем разболелась...
— Прошу оставить этот разговор! — обрезает его Мирра и сердито поправляет упавшую прядь волос.
— Но... Мирра... — Я буду до конца экспедиции, как и все.
— Ты меня должна выслушать... Как начальник экспедиции, наконец, я отвечаю за здоровье каждого из вас. Я должен тебя отчислить, иначе ты погибнешь.
— Никто меня не отчислит...
— Но ты сама должна понять...
— Понимаю. Мне необходим материал для диссертации.
Я невольно вспомнил её брата. Больше всего на свете Глеб боялся отчисления из-за лётного несоответствия. Он бы скорее погиб, но не оставил своей профессии.
Я стал думать о Глебе. Он держал с нами постоянную связь — привозил почту и продукты. Это был его район моря, он летал в этих квадратах.
Глеб очень лёгок на помине. Не успел я о нём подумать, как послышался рокот мотора, и скоро белый гидросамолёт, описав несколько кругов над «Альбатросом», сделал посадку на воду, почти рядом. Глебова амфибия была гораздо меньше и слабее нашего «Альбатроса» Глеб что-то весело закричал нам и замахал руками. Он был в тщательно выглаженном, но уже в свежих пятнах бензина комбинезоне и шлеме на белокурых волосах. Бортмеханик подал мне брезентовый мешок.
Фома поворотом руля поставил «Альбатрос» в дрейф. Паруса сразу бессильно повисли на мачтах. Тяжёлая якорная цепь загремела.
Перебросив сначала мешок, Глеб легко вскарабкался на палубу. Все его живо окружили — ни дать ни взять, дети возле дяди с подарками. Он поцеловал сестру, ахнув при виде её осунувшегося лица, и поздоровался с каждым в отдельности за руку
— Яша, разбирай! — кивнул он мне на мешки и уселся на люке.
Пока обменивались новостями, я с интересом разобрал содержимое почтового мешка. Посылка с продуктами для экспедиции, личная посылка Вассе Кузьминичне, газеты и письма. Было и мне письмо от Марфы... Я не стал читать письмо при всех.
— Ну, философ, как дела? окликнул меня Глеб. Рад, что наконец в экспедиции?
Глеб каждый раз спрашивал меня об этом, забывает
он, что ли?
— Рад.
Лётчик стал рассказывать, как ловцы жалели, что «научники» забрали у них такого бравого капитана. Фома и Глеб разговаривали по-приятельски, будто и не дрались никогда — синяки уже прошли. Разговаривая, Глеб поглядывал на Лизу, она его будто магнитом притягивала.
— Хотите рыбацкой каспийской ухи? — радушно предложила сестра.
— Мы тоже хотим! — смеясь, напомнил ей Мальшет. Был час обеда.
Обедали прямо на люке, сидя вокруг еды. Мы уже приноровились, а Глеб сразу пролил уху и под общий смех стал смущённо отряхивать комбинезон. Лиза снова принесла ему жирного бульона с большими кусками отварной рыбы. На этот раз он не пролил и с аппетитом съел. Фома сделал себе рыбацкую тюрю — уху с корочками ржаного хлеба — и с удовольствием ел, снимая с густой тюри жёлтый навар. Вообще на «Альбатросе» никто не страдал отсутствием аппетита, даже Мирра.
— Может быть, ваш бортмеханик поест ухи? — предложила Лиза.
— Зачем ещё, — пожал плечами Глеб, — дома пообедает.
Мы с сестрой быстро убрали со «стола». Когда, вымыв в камбузе посуду, вернулись на палубу, там шёл оживлённый разговор о здоровье Мирры. Каждый, перебивая один другого, убеждал её оставить экспедицию.
— Ты же на себя не похожа, — уговаривал её Глеб. Для чего такое самоистязание? Это просто глупо! Собирайся сейчас же, я тебя захвачу с собой.
— Ну уж... с тобой я бы не рискнула лететь! — вырвалось пренебрежительно у Мирры.
— Что вы... Мирра Павловна! — остановила её Васса Кузьминична, мельком взглянув на изменившееся лицо Глеба.
— Это отец ей внушил... что я такое ничтожество.
— Полноте! — добродушно возразила ихтиолог. — Ни отец, ни сестра о вас так не думают.
— Думают. Именно так. Когда я стал лётчиком, отец сказал: «Научить летать можно и медведя, весь вопрос в том, сколько он пролетает». Что же... может, так оно и есть. Но это неважно, — удручённо закончил лётчик.
— Выходит, ваш отец не только Мирре Павловне внушил эту дикую мысль, но и вам? — звонко сказала сестра и выпрямилась во весь рост, тонкая и высокая, как камышинка. Юное загорелое лицо её приняло враждебное выражение. Она сделала над собой усилие, чтоб замолчать, но не справилась с гневом, душившим её. — Зачем вы придаёте значение словам... такого... Вы же знаете, что из себя представляет ваш отец.
Наступила томительная пауза. Всем стало неловко. Глеб опустил ресницы. Иван Владимирович ушёл на корму.
— Ты действительно ничтожество, если позволяешь какой-то жалкой девчонке поносить родного отца! — вне себя крикнула Мирра и отвернулась от брата. — Филипп! — обратилась она, смертельно бледная, к Мальшету, — прошу призвать эту особу к порядку, она слишком уж распоясалась, забыла своё место.
Мирра пошатнулась, видимо усилился приступ морской болезни, и, слабо придерживаясь за поручни, спустилась в каюту. Никто не проводил её.
— Мне очень жаль, — так же звонко проговорила Лиза, губы её задрожали, в светло-серых глазах выступили слёзы, — мне жаль, если я забыла своё место... Да, я в экспедиции числюсь, ну и есть — рабочий. Но я не могу просто видеть, когда на моих глазах человеку внушают — да, внушают, что он якобы не может выполнять свою работу. Это страшно — такое внушение... простите меня! — Лиза виновато опустила голову.
Глеб бросился к ней.
— Лизочка, я не сержусь, только благодарен!
— Как нехорошо получилось, — обратилась Васса Кузьминична к Фоме, стоявшему рядом с ней.
Но Фома промолчал, плотно сжав обветренные губы.
Мальшет с досадой взлохматил волосы.
