случайно найденным здесь, отмечал дни, проведенные в подземелье.
«Сегодня пасха», — определил он и снова лег навзничь, пытаясь заснуть, но сон не шел к нему. Мысленно он уносился туда, где оставил близких сердцу людей, снова и снова перед глазами проплывала богатая событиями жизнь. Он был бы совсем спокоен, но где-то в глубине души таилось ощущение чего-то незавершенного. Смогут ли устоять без него казаки? Пойдут ли они по пути, которым вел он их, или бесцельно разойдутся по степи мелкими отрядами, а некоторые станут шляхетскими холопами? Покорятся польскому королю?! Нет, не будет этого! Не может быть! Одними мечтами с казаками жил он. Они сами просили его вести переговоры с Москвой.
И Палий незаметно для себя начал мечтать, строить планы на будущее… Так пролежал он до самых сумерек.
«Забыли сегодня и пойло дать, — возвращаясь к действительности, с горечью усмехнулся Палий, — придется опять ложиться без ужина. Что ж, это не в новинку».
Потеряв надежду поужинать, он было задремал, но тут вверху что-то заскреблось и послышался тихий шопот:
— Пане пулковник!
Палий удивленно посмотрел вокруг, потом поднял глаза и увидел, что кто-то смотрит на него сквозь решетку. Он пододвинул к окну ведро с заплесневевшей водой десятидневной давности и, став на него, поднялся к окну.
— Пусть пане пулковник возьмет это. — Сквозь решетку просунулась рука, и, еще ничего не понимая, Палий взял что-то протянутое незнакомцем. — Держи крепко, не рассыпь.
— Ты кто такой?
— Я хлоп пана Замойского, печи топлю в замке. Давно хотел прийти, только здесь всегда рейтар стоит.
— Как тебя зовут?
— Януш… Ну, я побегу, не то увидят меня — беда будет. Сейчас и жолнеры перепились, а если проснутся…
— Слушай, Януш, нет ли у тебя табачку? Так курить хочется, аж под сердцем сосет.
— Я се маю.
— И бумага принеси, люльку у меня забрали, проклятые.
— У пана в хоромах есть бумаги, бардзо много бумаги, я враз.
Палий опустился на каменный пол и с удивлением разглядел в своей руке пирожок и большой надрезанный стручок перца, ловко прикрытый сверху половинкой такого же стручка. Снял колпачок, понюхал — водка. С аппетитом закусывая водку перцем и пирожком, Палий не заметил, как за решеткой снова появился Януш.
— Вот, пане пулковник. — К ногам Палия упала пачка табаку и какая-то книжка.
Палий снова встал на ведро.
— Ой, и хорошая горилка, смачный пирожок. Добрая душа у тебя, Януш, долго вспоминать буду.
— Пане пулковник ко мне когда-то тоже бардзо добрый был. Когда казаки шли на Вену через наше село, какой-то пьяный хотел отнять у меня последнего коня, а пан пулковник не дал, он в хату заходил воду пить, гостинцы давал детям, Помнит, пане пулковник?
Палий никак не мог вспомнить то, о чем говорил Януш, однако сказал, чтобы не обидеть:
— Как же не помнить — помню. А теперь почему ты не в своем селе?
— Забрал меня с собой в замок пан Замойский. Жена и дети там остались.
— Не знаешь, Януш, что делается в Фастове?
— Не знаю. Еднак знаю, что паны из Подолии тикают, Ну, хай пан курит на здоровье, а я пойду, — управитель хватится, обоим беда будет.
— Спасибо, Януш.
Палий оторвал кусок бумаги, свернул цыгарку и с наслаждением затянулся душистым крепким дымом.
Теперь полковник каждый день читал принесенную Янушем книжку, которая оказалась «Александрийской войной» Цезаря, без переплета и титульного листа.
Через два дня Януш пришел снова и подал завернутый в полотно хлеб, кусок сала и две большие луковицы.
— Что нового, Яиуш? — спросил Палий.
— На той неделе хлопы из нашей деревни дрова привезут в замок. Я уже говорил с одним. Пусть пан пулковник будет ожидать. Решетку вынем. Это легко сделать. Ты в замке спрячешься, а через ночь уйдешь.
— Януш, а стража?
— Жолнера, который будет на часах, мы свяжем, а потом…
Януш не договорил. Он оторвался от окошка и метнулся в сторону. Возле замка проходил часовой.
На третий день Палий уснул над книжкой, забыв ее спрятать под солому. Утром надзиратель увидел книжку и кликнул охрану; при обыске нашли и табак. Несмотря на просьбы охраны, которая боялась, что ей за недосмотр крепко попадет, надзиратель отнес книжку и табак региментарию Дружкевичу. Тот приказал привести Палия в зал, где он всегда чинил допросы. Когда Дружкевич вошел в зал, там уже были все помощники региментария и гости — окрестные шляхтичи.
— Вот на, полюбуйся, — бросил Дружкевич на стол перед Вильгой «Александрийскую войну». — Хлоп развлекается. Кто бы мог ему это передать и зачем? Пусть уж табак… Мне прямо не верится, чтоб он ее читал, хотя надзиратель говорит, книжка была раскрыта.
Жолнеры ввели Палия. Он был оборван, худ, из-под нахмуренных бровей строго смотрели смелые глаза.
— Что ты с книжкой делал? — спросил Замойский.
— Рвал на цыгарки.
— Кто тебе ее передал?
— Какой-то шляхтич из драгун.
Вильга переглянулся с комендантом замка.
— Неужто и среди нас есть нечисть? — пододвинулся к Дружкевичу Вильга и прошептал: — Разберись, а то чего доброго…
— Сам знаю, — отвернулся Дружкевич.
Он не любил Вильгу: знал, что тот, стремясь стать региментарием, уже не раз нашептывал королю, что, дескать, региментарий не умеет прибрать к рукам фастовеких хлопов и только дразнит их, а вот он, Раймонд Вильга, быстро укротил бы это быдло.
— Слушай, ты, — обратился к Палию комендант замка, — хоть ты и не признался нам, мы все равно знаем, зачем ты в Киев ездил и куда письма писал.
— Я своими глазами тебя там видел, — отозвался из угла какой-то шляхтич.
— Плохо, что я тебя там не видел, — обернулся к нему Палий, узнав киевского судью Сурина, который, слушая допрос, играл в шахматы с каким-то паном.
Палий огляделся и умолк, понимая, что бросает слова на ветер. Он повернулся к окну и смотрел, как на ветке вяза воробей чистит клюв.
Дружкевич нахмурился, — такой разговор не входил в его планы.
— Пане полковник, ты лучше садись, надо посидеть перед дорогой, особенно перед дорогой домой, не то удачи не будет.
Палий еще не понимал, куда клонит Дружкевич, но догадывался, что региментарий придумал какой-то новый ход, и был убежден, что его не отпустят. Все же в голове промелькнуло: «А может, все-таки удастся обвести шляхту?»
— Пане полковник, — Дружкевич говорил на чистом украинском языке, — зачем нам ссориться, ты ведь тоже шляхтич, разве ты от короля не получал подарков, разве не он разрешил селиться в Фастове?
— Я не в долгу перед королем. Никто другой — я столько лет ходил против татар. Пропусти я орду,
