уже был большой успех. В телеграмме командующему Армией Крайовой Олива докладывал: «23 и 24 марта наши отряды вели бой с немцами в районе Владимира. В плен взято 2 офицера и 70 солдат, захвачены пулеметы, много автоматов, боеприпасов и один тягач. 26 марта немцы использовали против этих же отрядов и авиацию. Результаты еще не известны».
В следующей телеграмме сообщалось: «На Волыни в результате трехдневных боев, начатых под Владимиром, наши и немецкие отряды окопались и наступило затишье. Произошел обмен немецких пленных на 500 поляков. На территории боев — оживленные действия немецкой авиации. Бомбардировке подверглись отряды партизан и мост на реке Турья, построенный нашими саперами, Наши потери незначительны».
Провал удара немецких войск, с таким размахом запланированного военным округом генерал- губернаторства и штабом 9-й армии, несомненно, явился результатом крепнущего взаимодействия дивизии Армии Крайовой с частями Советской Армии. В это время в штабе дивизии уже постоянно находилась группа связных офицеров из штаба советской 47-й дивизии с целью координации совместных действий. Прежние, зачастую импровизированные бои дивизии превращались в организованные удары по врагу, а собственные потери при этом были минимальными. Успехи укрепили уверенность личного состава дивизии в том, что, несмотря на диспропорцию в вооружении, можно рассчитывать на победу в борьбе с гитлеровцами.
Кроме того, аковцы во время совместно проводимых действий почувствовали, как высок боевой дух и подготовка советских солдат, собственными глазами убедились в мощи артиллерийского огня Советской Армии, в четкости связи между штабами армии и дивизий. Это заставляло задуматься. Ведь о советских солдатах до тех пор у них не говорилось ничего хорошего… Во время бесед или выступлений делегатов «сверху» звучали отнюдь не лестные отзывы о тех, кто, громя фашистские войска, приближался к границам Польши. Более того, каждое успешное сражение с немцами наводило солдат на мысль, что их боевые действия запоздали, а сам факт, что их держали «с оружием наготове, но у ноги», объяснялся совсем другими причинами, нежели страх перед более сильным врагом…
В этот период явно чувствовалось, что затишье на фронте скорее мнимое, что с наступлением лета фронт неизбежно передвинется, а передвинуться он мог только в западном направлении, то есть в сторону Польши. При таком положении советское командование стремилось к максимальному уточнению принципов взаимодействия с польскими партизанскими группировками и отрядами, способными внести вклад в сражения на фронте, громя врага в тылу, уничтожая его оборудование и склады, дезорганизуя и разрушая коммуникации.
26 марта майор Олива был приглашен к командованию советской 47-й армии. Его сопровождал один из советских связных офицеров капитан Сорокин, который со времени встречи с Жеготой успел выучить несколько предложений по-польски. С ним был подпоручник Золза, выступавший в роли переводчика командира дивизии.
Русские, как всегда, были гостеприимными. Но не для застолья была организована эта встреча. Проходили деловые рабочие переговоры. Сидящие за столом люди понимали, что их разделяют политические взгляды, но оперативные и тактические замыслы были общими: бить врага, вытеснить гитлеровцев с территории Волыни, изгнать их с оккупированных земель Польши и добить в Берлине.
— Мы должны установить более тесное сотрудничество. На этом этапе боев речь идет уже не только об освобождении от оккупации советских народов. Они в большинстве своем уже празднуют свободу, приступают к восстановлению разрушенного войной хозяйства. Теперь речь идет о Польше, о вашей родине, братской для нас стране. Мы знаем, что она продолжает нести огромные потери, с каждым днем растет число жертв, — говоря это, генерал Сергеев, представитель командования армии, смотрел в глаза командиру партизанской дивизии Армии Крайовой.
— Это верно, господин генерал, — соглашался Олива, — с сентября 1939 года наш народ ждет избавления.
— Наши солдаты готовы самоотверженно сражаться на польской земле. Польский народ стоит этого, он ведь первым стал на пути фашистских захватчиков. Мы должны полностью уничтожить врага, — говорил генерал Сергеев. — И мы дойдем до Берлина, дойдем…
— А к Берлину дорога ведет через Польшу, — улыбнулся майор Олива.
— Это кратчайший путь. Этим путем вместе с нами идет из-под Ленино польская армия, — вмешался в разговор молчавший до сих пор полковник Харитонов.
— Отважны и стойки польские воины. Жаль, что столько тысяч их увели куда-то в ливийскую пустыню… Андерс и ему подобные не могли допустить, чтобы поляки боролись вместе с нами и шли кратчайшим путем к своей родине. Хуже того, те, из Лондона, сеют сомнения у польского народа и вызывают разброд в партизанском движении, — говорил с горечью начальник штаба армии генерал Филипповский. — Партизанские части Армии Крайовой выполняют их приказы, а далеко не все они доброжелательны по отношению к нам…
Подпоручник Зозла с интересом прислушивался к этой дискуссии. Пока ему не представилось случая отличиться своим прекрасным знанием русского языка. Оказалось, присутствующие превосходно понимают друг друга без переводчика. К тому же майор Олива тоже учил русский язык, а вращаясь среди жителей, большинство которых говорило по-белорусски и по-украински, он расширил свои знания в этой области. Кроме того, дискуссия велась по близким и известным вопросам, и потому командир дивизии Армии Крайовой отлично понимал благожелательные, хотя и с оттенком горечи, слова советских генералов и офицеров. Каждый раз, беря слово, он старался ничем не обидеть гостеприимных хозяев, но вместе с тем представить и свои аргументы.
— Я вполне понимаю вашу неприязнь к генералу Андерсу, — сказал Олива. — Ну что ж, история его осудит. Вы, господа, правы, что кратчайший путь к Польше лежит через восточный фронт. Но, по моему мнению, все решала большая политика, а этому нас, офицеров, в военных училищах не обучали. Наш кадровый средний офицерский состав был аполитичным, политикой занимались другие, те, для кого это было профессией.
— Не понимаю вас, — проговорил генерал Филипповский, угощая гостей «Казбеком». — Вы говорите, что ваши кадровые офицеры были аполитичными. А ведь важнейшие фигуры в польской политической жизни — это маршалы, генералы и полковники: Пилсудский, Смиглы, Складовский, Бек… Как понимать эту аполитичность?
— С другой стороны, из этого же «аполитичного» кадрового состава вышел командующий 1-й армией Войска Польского, — заметил генерал Сергеев. — Генерал Берлинг и многие другие польские офицеры поняли, где начало и конец этой аполитичности, и воюют в одних рядах с нами, коммунистами. Мало того, эти люди наверняка сделают все, чтобы после победы над Германией возродить Польшу на новой, справедливой общественной основе. Это настоящие патриоты, и только такие имеют право называться вооруженными защитниками народа. Оружие должно служить не горстке эксплуататоров, а всему народу. А народ — это великая и самая важнейшая сила.
— Я не отрицаю, господин генерал, но хотел бы заметить, что существовала и существует разница между нашим и вашим воспитанием офицерского корпуса. Советская Армия является армией политической, ее офицеры — выходцы из народа… У нас было иначе. Но некоторые из наших кадровых офицеров теперь нарушают присягу или уже нарушили… Очевидно, у них есть свои причины не подчиняться правительству и главнокомандующему. Думаю, что Берлинг тоже их имеет. Это образованный офицер и командир. Хорошо, что именно он возглавляет Войско Польское.
Советские генералы и офицеры внимательно слушали рассуждения польского офицера. Старались его понять, должным образом оценивали значение военной присяги, годами прививаемой дисциплины и воспитания.
А майор Олива продолжал:
— С разных сторон света в Польшу направляются ее солдаты, многие из них, как в подчиненной мне дивизии, уже сражались с гитлеровцами, проливали кровь… Думаю, что независимо от фронтов, на которых они воевали, заслуги их равны…
Командир дивизии Армии Крайовой предусмотрительно старался не допустить широкой дискуссии вокруг 1-й армии Войска Польского под командованием генерала Зигмунта Берлинга. Майор Олива имел для этого причины. Они вытекали из приложения № 1 директивы № 2100 от 20 марта 1943 года. Правительственная инструкция, касающаяся плана «Буря», гласила:
