определяющий, больше ли полутора процентов сахара в листе. Метод такой я разработал, он экспонировался на Выставке Достижений Народного Хозяйства (ВДНХ), но в последние дни моей работы в лаборатории принес и огорчения.
Наконец состоялся Ученый совет, на котором Зенкевич обещал представить к защите мою диссертацию. Человек он был важный и не терпел фамильярности. Я же был разбалован Парамоновым, его пренебрежением к субординации, и этого не учел. В тот момент, когда Зенкевич должен был выступить, я увидел, что он, мирно посапывая носом, спит. Я его не очень вежливо разбудил и напомнил о взятом на себя обязательстве. Он ответил, что вечером будет звонить Парамонову, а представлять сегодня меня не будет. Вечером он сказал Парамонову:
— Ваш аспирант — нахал, я оппонентом у него не буду.
Время было потеряно, и мне пришлось «пристраивать» свою диссертацию заново.
Одновременно отпал вопрос о моем устройстве на работу в МГУ. Много лет спустя мне стало известно, почему Зотов решил искать преемника. Он не был фитогельминтологом, консультироваться у специалистов не имел права (тема-то закрытая), и когда ему приказали разработать способ получения большого количества цист от картофельной нематоды, стал работать не с гетеродерой, а со стеблевой нематодой картофеля, которая цист никогда не образовывала и не собиралась образовывать, как бы ни понукал ее к этому Зотов. Как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Я избежал большого конфуза и щекотливой тематики.
Защиту мне пришлось перенести в институт гельминтологии имени Скрябина (ВИГИС). Отношения там были сложные. К. И. Скрябин был председателем объединенного Ученого совета по гельминтологии. Туда входили «вигисовцы», «гелановцы», медики и ветеринары. В то время Хрущев осуществлял свои идеи о разрушении «межведомственных барьеров» и «сельское хозяйство ближе к земле». В Москве было минимум два гельминтологических учреждения — одно ВАСХНИЛа (ВИГИС), другое — Академии Наук (наш ГЕЛАН). Их следовало или слить в одно — тогда стоял вопрос, кто кого проглотит, — или хотя бы одно из них выселить из Москвы. Антагонизм был налицо, а говорят, что, когда паны дерутся, у холопов чубы трещат. Кроме того, в ВИГИСе работал младшим научным сотрудником профессор Парамонов после того, как его выгнали за менделизм из Тимирязевки. Но и там он долго не удержался. Тогдашний заместитель директора Антипин заявил на Ученом совете, что «этого генетика поганой метлой надо гнать из советских учреждений». Человек так устроен, что не любит тех, с кем когда-либо обошелся плохо. А тут представлялся случай завалить одного из первых парамоновских аспирантов. Хотя я подал диссертацию первым из парамоновского «выводка», но защищал после Турлыгиной — его первой аспирантки, которая была принята в аспирантуру еще в 1953 году.
Наконец настал день защиты. Отзывы оппонентов (докторов наук Гилярова и Цингер) превзошли все мои самые смелые ожидания. Был зачитан под одобрительный гул зала отзыв неофициального оппонента академики И. И. Шмальгаузена. Если добавить, что все это происходило при свечах (в момент моего доклада отключили свет), то выглядело все довольно необычно. Наконец, счетная комиссия удалилась подсчитывать голоса. Я прошел на пределе — семь голосов против. Секретарь Ученого совета объявила, что я не прошел вообще, и зачитала абзац из старой инструкции, где голоса «за» исчислялись не от числа присутствующих членов совета, а от всего списочного состава. Потом этот вопрос обсуждался в ВАКе, и Полякову отстранили от обязанностей секретаря. Поскольку защита оказалась необычной, работу послали уже из ВАКа на отзыв академику Белозерскому. Он дал хороший отзыв, и я, в конце концов, стал кандидатом наук.
Плоды реабилитации
В это время приближался и мой официальный срок окончания аспирантуры. Мне заявили, что оставят в лаборатории в том случае, если будет постоянная московская прописка. Мама в то время занимала комнату шесть квадратных метров и жила с приемной дочерью. В войну она взяла из детского дома сироту. Я вспомнил, что после войны, в 1945 году, встал на учет в Люберцах — центре района, к которому относились и Кузьминки, откуда я ушел в армию. На всякий случай я заехал в жилищный отдел (а вдруг очередь еще не прошла?). Там мне ответили:
— Вам ждать еще года два-три. Сейчас мы обеспечиваем площадью в первую очередь, реабилитированных.
Была кампания по реабилитации жертв сталинизма.
— Так я тоже реабилитированный. Вот справка.
— Ну, тогда другое дело. Вот Вам ордер, идите смотреть.
Кроме снятой по амнистии судимости, в 1956 году я получил еще и справку о том, что дело мое прекращено за отсутствием состава преступления.
В общем, я получил комнату с балконом, выходящим в Кусковский парк, а, следовательно, и работу в Москве, в ГЕЛАНе. Через некоторое время Москва расширилась, охватила Вешняки, и я стал настоящим москвичом.
В это время я стал интересоваться возможностью лечить больное растение путем инактивации ферментов нематоды. Для начала я освоил методику выращивания растительных клеток и тканей в искусственных питательных средах. Корни и каллюсы заражались нематодами, а потом я собирался добавлять в среду ингибиторы (тормозители) предполагаемых ферментов нематод. Однако эту затею пришлось оставить. Во-первых, ткань отмирала раньше, чем закончится жизненный цикл неподвижной нематоды и, во-вторых, оказалось, что сама растительная ткань вырабатывает ингибиторы в ответ на введенный нематодой фермент. Причем эти ингибиторы, так же, как и ферменты, выделяются ритмично, именно поэтому растительная клетка остается живой (иначе паразит погиб бы), а нематода способна питаться.
Эта работа послужила темой доклада на Международной конференции в Будапеште. Почти перед самым отъездом мне заявили, что я за границу не поеду, а мой доклад зачитает Лена Турлыгина. Она тоже оформляла документы для поездки, но своего доклада не заявляла. Я решил выяснить причины отказа. Был и у академика — секретаря Топчиева, и даже ходил на Лубянку: с вас, дескать, начались мои неприятности, логично, если они на вас и кончатся. Но все было безрезультатно. Забегая вперед, скажу, что на международные конференции меня приглашали довольно часто, но ни разу не пустили. Когда я оформлял документы в Западную Германию, меня вызвали в райком партии (характеристики, независимо от того, партийный отъезжающий или нет, заверяются в райкоме). Там какой-то инструктор спросил, почему я не женат. Я ответил:
— Так Вы мне характеристику не заверяете. Кто же без Вашей характеристики пойдет за меня замуж?
Характеристику мне не заверили.
Сначала, еще надеясь, что меня пустят, я принимал участие в оформлении отъездных документов. Перед отъездом бывает много всякой беготни, и функции распределяются между отъезжающими. Как-то мне досталось отнести в Президиум Академии отпечатанные справки такого содержания: «Дана гражданину такому-то, что ему разрешается перевезти через границу текст доклада такого-то на стольких-то страницах». Дальше следовало: «Начальник первого отдела Темная».
Я подумал: «неужели Темная читает все эти стереотипные бумажки?». И таким же форматом напечатал еще одну:
«Дана Мюге Сергею Георгиевичу в том, что он не верблюд. Справка дана для предъявления во всех трудных случаях жизни».
Забирая из Президиума заверенные справки, я получил и свою, украшенную подписями Топчиева, Темной и гербовой печатью Президиума Академии Наук СССР. Эта справка хранится у меня и поныне.
«Поговорим о сексе»
