«Секс — нечто плохое, постыдное. О нем не принято говорить и, тем более, им не следует заниматься» — примерно такая информация внушалась подрастающему поколению в большинстве семей. Но если бы родителям сказали, что их отпрыски воспринимают эти слова буквально, они были бы смущены: ведь не для того они обзаводились потомством, чтобы стать слепой ветвью филогении всего через одно поколение!
В наше время социальное развитие отстает от полового созревания, и у родителей появляется естественное желание оттянуть на какое-то время сексуальную деятельность детей. Они уверены, что все придет само собой и вовремя. И это «все» действительно приходит. У одних раньше, у других позже. Одни плюют на внушения старших и, познакомившись с сексом в конкретном смысле, убеждаются, что это вовсе не «плохо», а, скорее, наоборот. У других появляется мучительная раздвоенность: с одной стороны — влечение, а с другой — боязнь обидеть (ведь это «постыдно»). Появляется формула: «порядочная девушка не даст, а если даст — значит, не порядочная». Отсюда и мат, и презрительное отношение к собственной любовнице, так часто встречавшееся у подростков моего поколения. Но, в конце концов, все, действительно, приходит «само собой». Да, о сексе не принято говорить, говорить обычным языком. Но существует особый сексуальный язык жеста, взгляда, недомолвок. Этот язык познается на практике и, действительно, в «свое время». Раньше этого времени его не поймешь, позже — не выучишься. Со мной случилось последнее.
Сначала, видимо, сказалось отсутствие коммуникабельности, потом — война и голод не располагали к сексуальной игре, а затем появился комплекс, что я не умею разговаривать на этом языке и жутко могу быть осмеянным. Так или иначе, но если у меня и возникали, интимные отношения с противоположным полом, то инициативу брали в свои руки они, а не я, а это сильно снижало возможность выбора для себя «друга жизни». Секс ради секса меня особенно не привлекал, а в особей, которые привлекали меня духовно, я быстро влюблялся и вел себя с ними настолько глупо, что о взаимности, а тем более, о взятии в их руки инициативы, не могло быть и речи.
Один мой товарищ, заметив, каким я одновременно вожделенным, тоскливым, неуверенным и глупым взглядом смотрю на танцующих девиц, посоветовал: «Плюнь на них, это не по твоей части». Я плевал, но от желания найти близкого человека отплеваться было не так-то легко. Вечно во мне боролись два чувства: боязнь запутаться с брачных узах и потерять независимость и иногда охватывающая душу жуткая тоска одиночества. И все же первое перевешивало.
И я женился
Зимой 1957 года знакомые сагитировали меня поехать в дом отдыха. В первый вечер дня заезда директор устроил собрание — говорил о поведении, распорядке дня и тому подобное. Потом выступил какой-то полковник в отставке (отдыхающий) и стал клеймить позором женщин, которые ходят в брюках. Он предложил издать приказ, запрещающий женщинам показываться в брюках в общественных местах — столовой, клубе и так далее. Мне было наплевать, в брюках или без брюк ходят женщины, но я выступил.
— Я, конечно, понимаю стремление полковника добиться унификации. Но как это сделать? Любая «брючная» женщина может заявить, что ей больше нечего надеть. Тогда администрация должна будет ее выписать, а так как форма одежды в путевке не оговорена, придется возместить ей полную стоимость путевки. Кстати, в Средней Азии в свое время третировали женщин, отказавшихся от шаровар и паранджи и надевших юбку. Теперь полковник тем же способом предлагает влиять на моду в обратном порядке.
Почему-то мое выступление вызвало симпатию у группы архитекторов и у антрополога Нестурха. У нас завязалась дружба, и мы организовали самодеятельный концерт. Нестурх играл на пианино, архитекторы (среди них были участники знаменитого в то время ансамбля «Кохинор») разыграли несколько скетчей, а я устроил сеанс гипноза и телепатии. Эти знакомства оказали на меня влияние и в дальнейшем.
Студентка архитектурного института Зоя Великанова, приехав домой, рассказала о моем сеансе. Одна из ее сестер, первокурсница биофака МГУ, живо интересовалась всем мало изученным в биологии и захотела посмотреть своими глазами на рассказанные опыты. Но Зоя не знала ни моего адреса, ни места работы. Ася (так звали сестру-биолога) загорелась желанием меня разыскать, на что Зоя, обозвав ее «дурой», вспомнила:
— В ближайшее воскресенье мы сговорились устроить лыжный поход в Абрамцево. Возможно, он там будет. Поехали с нами. В воскресенье поход состоялся. Ася, симпатичная девушка в больших очках и мешковатом лыжном костюме, умела получать нужную ей информацию. Подкупала она тем непосредственным интересом, который звучал в ее вопросах. Мы разговорились по дороге домой и оказались у метро «Калужская» (теперь «Октябрьская»). Дальше наши пути расходились. Великановы жили недалеко от метро, а мне надо было ехать дальше. Ася спросила:
— А где Вы обедаете?
— У Шверника, — ответил я. Так мы называли столовую ВЦСПС. — Впрочем, в воскресенье она, кажется, закрыта. Сварю пельмени.
— Так пойдемте к нам. У нас сегодня блинчики.
Соблазн был велик и я согласился. После обеда я показал, что умел.
В доме отдыха я начал учиться кататься на коньках. Получалось довольно неуклюже, и охотников ходить со мной на каток было не много. Зоя и Ася тоже катались плохо, жили возле парка и без особого неудовольствия составляли мне компанию. Иногда обе сразу, иногда по одной. От Великановых до парка нужно было только перейти улицу. Вот мы и приспособились. Дома разденемся, обуемся в тапочки и идем на каток. Там надевали коньки, тапки засовывали в карман и катались. В Асе я нашел также хорошую слушательницу. В то время я стал заниматься плаваньем в бассейне МГУ и взял у Великановых «напрокат» резиновую шапочку (зимой они не продавались). После того, как я получил комнату в Вешняках, на каток к парку ездить стало неудобно, и надобность в попутчиках отпала.
Однажды, через несколько лет, я наткнулся на резиновую тапочку и вспомнил, что ее надо вернуть хозяевам. Я позвонил. Подошла к телефону няня, вырастившая все многочисленное семейство (семь сестер и братьев). Я назвал себя, и она засыпала меня новостями:
— А Зоинька замуж вышла. А Асенька университет кончила. Она часто о Вас вспоминала, не посадили ли опять. А то куда пропали? Вот она обрадуется. Вы ей позвоните. А Кирюшенька такой музыкант, такой музыкант, мама ему рояль купила.
В то время я увлекался походами «выходного дня». Позвонив Асе в следующий раз, я предложил составить компанию. Она охотно согласилась и оказалась не только хорошим товарищем в походе, но умела тонко чувствовать состояние собеседника. Поэтому, когда после какой-то размолвки с Парамоновым у меня испортилось настроение, я попросил ее погулять со мной в парке, напротив ее дома. Тут я впервые увидел ее не в лыжных штанах, а в юбке. И она в этот вечер покорила меня какой-то душевной теплотой и мягкостью.
Однажды, в походе на Истринское водохранилище, наблюдая, как ловко она орудует костром, я предложил:
— А выходи-ка за меня замуж.
Она удивилась, сказала, что на эту тему как-то не думала, ни вообще, ни в частности. Однако полушутя-полусерьезно сказала о моем предложении своей маме. Та категорически заявила:
— Что? За фокусника? Ты с ума сошла!
Думаю, что, если бы она знала, что я, кроме фокусов, интересуюсь еще и глистами, ее мнение обо мне осталось бы прежним.
С детства Ася была своенравной и не терпела категорических возражений. В дальнейшем я узнал, что это такое, но тогда слова матери были мне наруку, так как привели ее к негативному решению. Честно говоря, потребность в женитьбе я и сам еще не осознал, но раз уж так дело повернулось, мы быстренько «обженились». И Ася, сложив свой «мобутный» рюкзак, сразу после регистрации переехала в Кузьминки. Через неделю или две мы разъехались по командировкам, а в декабре уже вдвоем путешествовали по
