несмотря на всю свою мудрость, все же — только человек, нуждающийся в отдыхе и покое.
— Да, и даже слабый, дряхлый человек, — вздохнул король, пытаясь встать, причем так сильно облокотился на Дугласа, что граф пошатнулся от непомерной тяжести.
— Дряхлый! — с упреком возразил Дуглас. — Что вы, ваше величество! Вы сегодня двигаетесь так легко, как юноша. Вы встали с кресла, почти не опираясь на мою руку.
— Тем не менее я чувствую, что старею! — заметил король, который был особенно грустно настроен.
— Вы стареете? — с удивлением воскликнул Дуглас. — Как можно говорить о старости, обладая такими прекрасными ясными глазами, таким величественным лбом, такой благородной осанкой, как у вас?! Нет, ваше величество, короли подобны Богам: они никогда не стареют.
— В этом отношении они похожи на попугаев, — проговорил Джон Гейвуд, входя в комнату. — У меня есть попугай, я получил его в наследство от своего прадеда, а мой прадед — от своего прадеда, бывшего парикмахером у короля Генриха Четвертого. Вот уже сто лет, как мой попугай распевает: «Да здравствует король Генрих, почтенный образец добродетели, ума, красоты и милосердия!» Это мой попугай говорил сто лет тому назад, это повторяет и теперь. Эти комплименты слышали Генрихи и Четвертый, и Пятый, и Шестой, и Седьмой, и Восьмой. Короли менялись, а их характеры оставались все те же: все они были образцами добродетели, всем им говорил попугай сущую правду. И ваша правда такова, милорд Дуглас! Можете верить графу, ваше величество. Ведь он состоит в родстве с моим попугаем и от него научился бессмертному хвалебному гимну в честь королей.
Генрих VIII засмеялся, а Дуглас с ненавистью взглянул на Джона Гейвуда.
— Веселый малый, не правда ли, Дуглас? — спросил король, указывая на Гейвуда.
— Просто шут! — резко ответил граф, презрительно пожимая плечами.
— Совершенно верно, — поспешил согласиться Гейвуд. — Потому-то я и сказал правду, что я — шут. Давно известно, что правду говорят лишь дети да дураки. Я потому и сделался шутом, чтобы у короля было хоть одно существо, которое не лгало бы ему.
— Какую же ты теперь скажешь правду? — спросил король.
— Кушать подано, ваше величество! Отложите в сторону свои духовные труды и решитесь уделить некоторое время на восприятие пищи; уподобьтесь хищному животному, питающемуся мясом. Королем легко быть — для этого нужно только родиться от коронованных особ; а вот быть человеком со здравым желудком гораздо труднее. Помимо хорошего пищеварения, необходимо и спокойствие духа. Пойдемте, ваше величество, и докажите нам, что вы — не только король, но и человек с прекрасным желудком.
С веселым смехом Гейвуд взял под руку короля, и Генрих Восьмой, поддерживаемый с одной стороны Дугласом, а с другой — Гейвудом, направился в столовую.
Король, любивший хорошо поесть, опустился на свое золотое кресло и взял из рук обер- церемониймейстера дощечку, на которой были написаны все блюда, предлагаемые в этот день королю. Королевский обед всегда обставлялся необыкновенной торжественностью и признавался делом чрезвычайной важности. Курьеры носились по всем частям королевства для того, чтобы приобрести все самое лучшее для королевского стола.
На этот раз самые изысканные блюда красовались на столе, но Генрих VIII не выказывал обычного удовольствия по этому поводу; он был мрачно настроен и слабо улыбался шуткам Гейвуда. Король нуждался в обществе женщин; он любил их, как охотник любит дичь, и отсутствие дам приводило его в дурное расположение духа.
Хитрый Дуглас понимал, что означают вздохи короля и морщины на его лбу, и решил воспользоваться настроением Генриха, чтобы поднять шансы своей дочери и унизить королеву.
— Ваше величество, я собираюсь сделаться государственным преступником, — начал Дуглас, — так как обвиняю короля в незаконных действиях.
Генрих поднял взор на графа и взял своей холеной, украшенной бриллиантами рукой золотой бокал.
— Вы обвиняете меня, своего короля, в незаконных действиях? — удивленно спросил он, еле ворочая языком.
— Да, ваше величество, несмотря на то, что вы для меня являетесь представителем Бога на земле! — ответил Дуглас. — Но я обвинил бы также и Бога, если бы Он лишил меня солнца и прекрасных, душистых цветов. Мы, бедные смертные, привыкли любоваться дарами Божьими и, если их от нас отнимают, готовы кричать о несправедливости. Вот и вы, ваше величество, были к нам очень жестоки, лишив нас общества королевы, этого воплощенного луча солнца и красоты.
— Королева сама пожелала покататься верхом, — недовольным тоном возразил король. — Весенний воздух манил ее; а так как я не обладаю, к сожалению, свойствами Бога быть вездесущим, то и мне приходится мириться с отсутствием королевы. В Англии нет ни одной лошади, которая годилась бы для короля.
— Я не понимаю, ваше величество, как королева могла предпочесть катанье верхом вашему обществу? — простодушным тоном проговорил Дуглас. — О, как холодны и эгоистичны женские сердца! Если бы я был вашей женой, ваше величество, я никогда не ушел бы от вас. Для меня не было бы большего счастья, как сидеть возле вас и слушать ваши мудрые речи. Если бы я был женщиной…
— Я нахожу, граф, что ваше последнее желание блистательно сбылось, — прервал его Гейвуд. — Вы говорите как настоящая старая баба.
Все сидевшие за столом засмеялись, только король был серьезен и мрачно смотрел в одну точку.
— Это — правда, — пробормотал он. — Екатерина была как-то особенно возбуждена, отправляясь на эту прогулку. Ее глаза блестели так, как никогда. Вероятно, в этой прогулке скрывается что-то. Кто поехал с королевой? — громко спросил он.
— Принцесса Елизавета, — поспешил ответить Гейвуд, понявший намерение графа возбудить ревность короля. — Принцесса Елизавета — любимая подруга королевы, и она не отпускает ее ни на шаг от себя. Затем королеву сопровождают придворные дамы, которые, точно сказочные драконы, стерегут красавицу- принцессу.
— Затем обер-шталмейстер, — ехидно прибавил Дуглас, — и…
— О нем можно бы и не упоминать, — прервал графа Гейвуд. — Само собой разумеется, что обер- шталмейстер должен сопровождать королеву; это для него — такая же обязанность, как для вас повторять песнь вашего родственника-попугая.
— Да, вы правы! — согласился король. — Томас Сеймур должен сопровождать королеву — это также и мое желание. Граф Сеймур — мой верный слуга; он унаследовал эту верность от своей сестры Джейн, моей любимой, в Бозе почивающей королевы. Он привязан ко мне непоколебимой любовью.
«Очевидно, Сеймура еще рано трогать, — подумал про себя Дуглас. — Король еще верит ему. Поэтому лучше выпустить на сцену кого-нибудь из врагов Сеймура, например, Генри Говарда, а вместе с Говардом достанется, конечно, и королеве».
— Кто же еще сопровождает мою супругу? — спросил Генрих VIII, выпивая залпом еще один бокал вина и разгорячаясь все больше и больше: безумный припадок ревности охватывал его все сильнее и сильнее.
— Кажется, ее величество сопровождает еще граф Сэррей! — самым невинным тоном проговорил Дуглас.
Король нахмурил лоб. Его лицо приняло выражение дикого зверя, бросающегося на свою добычу.
— Это — неправда, — строго возразил Гейвуд. — Графа Сэррея нет в свите королевы.
— Ах, его там нет? Бедный граф, он, значит, очень опечален! — заметил Дуглас.
— Почему вы думаете, что граф опечален? — гневно спросил король.
— Потому что граф Сэррей привык греться лучами солнца, исходящими от королевы, — быстро ответил Дуглас. — Граф Сэррей, подобно некоторым цветам, всегда поднимает голову к солнечному свету и от него получает блеск и жизненные силы.
— Пусть будет осторожнее: как бы солнце не сожгло его совсем! — угрюмо пробормотал Генрих.
— Вы должны завести себе очки, граф, — обратился Гейвуд к Дугласу. — Вы, очевидно, плохо видите и смешали солнце с какой-нибудь планетой, вращающейся вокруг него. Граф Сэррей — очень умный человек, он прекрасно понимает, что было бы очень глупо пялить глаза на солнце, которое лишь может ослепить его.
