наводнили всю страну, дав нам в настоящее время более четырех переводов Библии; народ читает их с жадностью, и ядовитое семя познания и вольнодумия с каждым днем дает все более сильные и вредные ростки.
— Ну, а что скажете вы, граф Дуглас? — спросил король, когда лорд-канцлер замолчал. — Эти благородные лорды рассказали мне о том, что делается в моем государстве, теперь расскажите мне, что делается при моем дворе?
— Ваше величество! — ответил граф Дуглас медленно и торжественно, словно он хотел, чтобы каждое его слово вонзилось в грудь короля, как ядовитая стрела. — Народ только следует примеру, который подает ему двор. Как вы можете требовать веры от народа, если сам двор смеется над этой верой, если неверующие находят пособников и защитников при дворе?
— Вы обвиняете, но не называете имен, — с нетерпением сказал король. — Кто осмеливается при моем дворе быть защитником еретиков?
— Кранмер, епископ кентерберийский, — сказали все трое как бы в один голос.
Лозунг был произнесен, знамя кровавой борьбы было поднято.
— Кранмер? — в раздумье повторил король. — Он был всегда моим верным слугой и заботливым другом. Ведь это он тогда освободил меня от недостойного брака с Екатериной Арагонской, он же предостерег меня от Екатерины Говард и дал мне доказательства ее вины. В каком же преступлении вы обвиняете его?
— Он не признает шести статей*, — тихо сказал Гардинер, причем его лукавое лицо приняло выражение мрачной ненависти. — Он отрицает тайную исповедь и не верит, что добровольно принятый обет обязывает к целомудрию.
— Если это так, то он — государственный изменник! — воскликнул Генрих VIII, любивший облекать священным покровом почтения к целомудрию и непорочности свою собственную порочную и нецеломудренную жизнь, причем ничто так не раздражало его, как встреча другого лица на этом порочном пути, который он, благодаря своему королевскому могуществу и власти, данной от Бога, проходил совершенно безнаказанно. — Если это так, то Кранмер — государственный изменник и моя карающая рука должна поразить его! — еще раз гневно повторил король. — Я сам дал моему народу шесть статей как священный символ веры и не потерплю, чтобы кто-либо хулил и пятнал это единственно верное и истинное учение. Но вы ошибаетесь, милорды. Я знаю Кранмера, он надежный и верующий человек.
* Билль о шести статьях был издан в 1539 г. Он упразднял монастыри и показывал, что религия — не дело индивидуальной совести, а представляет собою национальный интерес, нарушение которого является уголовным преступлением. На основании этого акта было обвинено и казнено немало протестантов.
— И все же именно он поддерживает еретиков в их упрямстве и закоренелости, — сказал Гардинер. — Именно он мешает этим отступникам, хотя бы из боязни Божьего гнева, вернуться к своему светскому и духовному владыке. Кранмер проповедует им, что Бог есть любовь и милосердие; он учит их, что Христос пришел на землю, чтобы принести людям любовь и прощение грехов, и что только те истинные последователи и слуги Христа, кто следует Его заветам любви. Разве вы не видите, ваше величество, в этом тайной и скрытой жалобы против вас лично? Прославляя всепрощающую любовь, Кранмер в то же время как бы порицает ваш справедливый и карающий гнев.
Генрих VIII ответил не тотчас, а сперва в раздумье серьезно смотрел пред собой. Фанатический священнослужитель зашел слишком далеко и, не подозревая того, сам явился в настоящую минуту обвинителем короля.
Граф Дуглас почувствовал это. Он прочел на лице Генриха, что тот впал в состояние сокрушения, которое овладевало им иногда, когда он заглядывал в свой внутренний мир. Надо было разбудить дремавшего тигра и показать ему добычу, чтобы снова сделать его кровожадным.
— Было бы хорошо, если бы Кранмер проповедовал только христианскую любовь, — сказал он. — В таком случае он был бы только преданным слугой своего повелителя и сторонником своего короля. Но он дает людям отвратительный пример непослушания и предательства; он не признает истины шести статей не только на словах, но даже и на деле. Вы, ваше величество, приказали, чтобы служители церкви оставались холостыми, а архиепископ кентерберийский женат.
— Женат? — воскликнул король с лицом, пылающим гневом. — Я накажу этого преступника против моих священных законов. Служитель церкви, целая жизнь которого должна быть не чем иным, как священным созерцанием, бесконечной беседой с Богом, священник, высокое назначение которого должно заставить его отказаться от всех физических наслаждений и земных желаний, — и вдруг женат! Я заставлю его почувствовать всю силу моего королевского гнева; теперь он узнает по личному опыту, что правосудие короля неумолимо и всегда поражает голову виновного, кто бы он ни был.
— Ваше величество! Вы олицетворяете собой справедливость и мудрость! — воскликнул Дуглас. — Ваши верные слуги прекрасно понимают, что если иногда королевское правосудие медлит карать виновных, то это случается не по вашей воле, а благодаря вашим слугам, дерзающим удерживать карающую руку.
— Когда и где могло это случиться? — спросил Генрих, причем его лицо покраснело от гнева и возбуждения. — Кто — преступник, которого я не наказал? Где живет в моем государстве существо, согрешившее против Бога или своего короля и еще не наказанное мною?
— Ваше величество, — торжественно произнес Гардинер, — Мария Аскью еще живет.
— Она живет, чтобы порицать вашу мудрость и осмеивать ваше священное учение! — воскликнул Райотчесли.
— Она живет потому, что архиепископ Кранмер не желает ее смерти, — сказал Дуглас, пожимая плечами.
Король разразился коротким, неприятным смехом.
— Ах, вот что? Кранмер не желает смерти Марии Аскью? — язвительно сказал он. — Он не желает, чтобы была наказана эта девушка, так ужасно согрешившая против своего короля и Бога?
— Да, она очень виновна, и тем не менее прошло уже два года после ее преступного деяния. И это время использовано ею на то, чтобы кощунствовать над Богом и смеяться над королем, — заметил Гардинер.
— Ах, — сказал Генрих, — мы все еще надеялись вернуть на путь сознания и раскаяния это юное, заблудшее существо. Мы хотели показать нашему народу блестящий пример того, как мы охотно прощаем и снова делаем причастным нашей королевской милости всякого, кто раскается и отвернется от ереси. С этой целью, ваше высокопреосвященство, мы поручили вам силой вашей молитвы и убеждений вырвать бедное дитя из когтей дьявола, держащего ее в своей власти.
— Но Мария не поддается никакому влиянию, — с озлоблением сказал Гардинер. — Напрасно я рисовал ей муки ада, ожидающие ее, если она не вернется к истинной вере; напрасно я подвергал ее различным испытаниям и наказаниям; напрасно я приводил некоторых других раскаявшихся в ее тюрьму, заставляя их день и ночь молиться у нее. Мария остается непоколебимой, твердой как камень, и это человеческое сердце не могут смягчить ни страх пред наказанием, ни обещания свободы и счастья.
— Есть еще одно средство, которое не испробовано, — заметил Райотчесли, — средство, действующее сильнее всех исповедников, сильнее самых одушевленных речей и жарких молитв, средство, благодаря которому я вернул к Богу и истинной вере самых закоренелых еретиков.
— Что же это такое? — спросил король.
— Пытка, ваше величество!
— Ах, пытка! — повторил Генрих с невольным содроганием.
— Все средства хороши, когда они ведут к священной цели, — сказал Гардинер, набожно сложив руки.
— Надо лечить душу, истязуя тело! — воскликнул Райотчесли.
— Надо доказать народу, — сказал Дуглас, — что высокая мудрость короля не щадит даже тех, кто пользуется покровительством влиятельных и могущественных лиц. Народ ропщет, что на этот раз правосудие не совершается, потому что архиепископ Кранмер защищает Марию Аскью, а королева — ее друг.
— Королева никогда не может быть другом преступницы, — резко возразил король.
— Быть может, она не считает Марию Аскью преступницей, — заметил граф Дуглас с тихой усмешкой. — Ведь всем известно, что королева Екатерина очень сочувствует реформации, и народ, не дерзающий называть ее еретичкой, называет ее «протестанткой».
