могла ли она заставить и саму себя поверить в свой обман?
– Я не подчиняюсь правилам чистой морали. Я всецело подчиняюсь влечению моего сердца, – говорила она не раз.
Что именно понимала она под словом сердце? Екатерина охотно смешивала ритмичные удары этого органа с приятно щекочущим нервы волнением страсти. Она смешивала все эти вздохи, нюансы чувств и трепет. Ими нужно пользоваться умело, нужно знать меру применения их, а она беззаботно пользовалась ими, не думая ни о чем. Та ночь, когда она забылась в объятиях убийцы своего мужа, была для нее просто ночью, как и всякая другая. Она не была садисткой, но целовала его до зари, не думая даже о смерти Петра. Откуда бы у нее появились угрызения совести? Казалось, судьба позаботилась обо всем – она забыла лишь погрузить в забытие память Алексея Орлова, который укорял себя за слишком проворную руку, сжимая в своих объятиях беспечную Екатерину. Его преследовали крики царя, звавшего свою собаку, своего негра, требовавшего свою скрипку; ему все еще чудилось горло, стягиваемое черным платком, он все еще видел перед собой это отвратительное тело, отбивающееся от объятий смерти, ему чудился сморщенный труп убитого, упорно преследовавший его в его кошмарах.
Императрица была свободна. Она была весьма завидной партией. Бесстрашные претенденты вбили себе в голову жениться на ней. Понятовский, Орлов, Потемкин – все ухаживали за ней, каждый сообразно своему темпераменту: один – вздыхал, другой брал грубостью ничем не сдерживаемого чувства, третий – вольными словцами и безудержной ослепительной фантазией.
Остерегаясь пока открыто требовать, чтобы Екатерина вышла за него замуж, Григорий Орлов, не стесняясь, бил ее и обращался с ней грубо, но это придавало их связи новый особенный вкус. Не то, чтобы Екатерине нравилось, что ее били, но после побоев наступало сладостное примирение, дававшее ей новые силы для предстоящих ей на утро серьезных трудов.
Понятовский все еще поговаривал о том, чтобы приехать в Петербург. Быть вдовой иногда сопряжено с неприятностями и затруднениями! Чем удержать претендентов?
– Ради Бога, не делайте меня королем! – умолял Понятовский. – Верните меня к себе.
В секретных письмах он прибавляет:
– Я не хочу трона, не получив уверенности, что смогу жениться на императрице. Без нее корона не привлекает меня… Вблизи нее я смогу принести Польше большую пользу, чем, будучи здесь королем; но если я стану королем – императрица сможет подумать о том, чтобы выйти за меня замуж, без этого, чувствую, нашей свадьбе не бывать.
В то время, когда Понятовский нерешительно колебался между родиной, честолюбием и любовью, Екатерина опасалась только одного Орлова.
– Вы невнимательны к моим письмам, – пишет она Понятовскому. – Я говорила вам и повторяю еще раз, что мне грозит серьезная опасность со многих сторон, если только вы переступите хотя бы одной ногой через границу России. Вы отчаиваетесь – это удивляет меня, так как каждый разумный человек должен подчиняться своей участи.
Екатерина решила выйти замуж за Григория Орлова. С трепетом сообщила она о своем решении Государственному Совету, что было, в конце концов, простой любезной формальностью, так как власть императрицы самодержавна. Но, к ее удивлению, Панин поднялся во весь рост и ответил: – Императрица может делать все, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей.
Екатерина не настаивала.
Канцлер Шереметьев и другие вельможи зароптали вполголоса, принужденные дожидаться пробуждения фаворита, или обязанные стоять у подножек кареты, в которой сидел Орлов, небрежно развалившись на шелковых подушках, переплетая свои пальцы с пальцами Екатерины.
Разумовский и граф Бутурин были смелее и запротестовали громко. Но Екатерина была влюблена: какое ей дело до жалоб и ропота!
Орлов всемогуществен; он открыто носит в виде украшения портрет императрицы, осыпанный бриллиантами величиной с орех. Он афишировал этот портрет с известной грубостью; выходки его скандализировали даже наименее робких и скромных. Правда, портрет этот указывал на обязанности, исполняемые им при императрице. Любовь в соединении со страхом заставляли ее быть нежной и покорной, несмотря на его измены, длившиеся иногда по несколько недель. Неблагодарный! Где он? Пошел ли один на один на медведя? Ее Геркулес любил бороться с мохнатыми великанами, вооруженный только рогатиной. А, может быть, он в кабаке? Наверное, он обнимает какую-нибудь красотку, целуя ее между двумя стаканами водки.
Но вот на берегах Волги вспыхнуло восстание: любовь, споры, борьба за положение и власть – все забыто. Дезертир Пугачев, до странности похожий лицом на Петра III, выдавал себя за императора, которому якобы удалось спастись от своих палачей; он заявлял, что идет карать императрицу и венчать на царство малолетнего Павла. Когда царевичу одним из слуг были переданы эти слова, то он воскликнул.
– Когда я вырасту, я заставлю вернуть трон, который отняли у меня.
Но Екатерина с этим несогласна. Так как этот ребенок может стать ее властелином и императором, она незаметно удаляет его от дворца, в который он вернется только после ее смерти…
Легковерный народ, любящий легенды и чудеса, жаждал чудесного воскресения и с интересом прислушивался к Пугачеву, избивавшему дворян и ставшему на защиту крестьян и солдат, красноречиво обещавшему отдать им чужое богатство.
От Казани до Оренбурга поднялись против него, ловя его, но хитрый мужик постоянно ускользал, скрываясь в крестьянских избах, где повсюду находил приют; в нему тянулись сердца многих; каким-то чудом ему удалось разбить наголову генералов, посланных на его поимку. Он был повсюду – невидимый и всесильный.
Страна трепетала перед Пугачевым, когда в один прекрасный день сообщники выдали его беспомощного, и его в железной клетке привезли в Москву.
– Это кончится повешаньем, хотя я презираю насилие, – сказала императрица, уже меньше увлекавшаяся идеальной философией. Это не мешало ей подписать приказ о пытке перед казнью: она не любила выходцев с того света.
Суеверие могло сыграть с нею злую шутку, подобные обманщики были для нее опасны. Через несколько лет пьяница Богомолов возымел фантазию выдавать себя за ее мужа. Она приказала ему отрезать нос и, чтобы освежить его память, велела наказать кнутом и сослать в Сибирь, где он мог на досуге раздумывать о мании величия.
В Москве вспыхнула чума.
Деликатная внимательность Екатерины откомандировала Григория Орлова для остановки эпидемии. Но он бесстрашен. Город освобожден, порядок восстановлен, чума прекратилась…
Через некоторое Время после этого Екатерина разбирала в своем дворце утреннюю почту.
Город еще спал; было половина седьмого утра… Она сама уже развела огонь в камине, дала тявкающей собаке сливок и выпила свой крепкий утренний кофе. Но вот на глаза ей попалось письмо Вольтера.
– Господин Орлов – ангел утешитель, он поступил геройски. Я представляю себе, что его поступок должен был тронуть ваше сердце, терзавшееся между боязнью потерять его и восторгом.
Боялась ли Екатерина потерять его, подвергая его опасности заразиться и умереть? Она не осмелилась ответить на это… Но друг ее возвращается. Надо немедленно построить на дороге, проходящей через Гатчину, триумфальную арку из розового мрамора; ведь ее герой так походит мужеством и великодушием на древних римлян.
Он вновь завоевал сердце Екатерины, мечтавшей, однако теперь о новых подвигах. Исполнителем ее воли на этот раз был Алексей Орлов. Он стал властелином всего Черного моря, выиграв морскую битву при Чесьме, при помощи благоприятного ветра, английского адмирала и каталонского авантюриста.
– На выигранную битву нет возражений, – добавляет Вольтер. – Лавры, украшающие голову большого ума, производят самое благоприятное впечатление. Madame, Ваше императорское величество возвращает мне жизнь, убивая тур- ков. Аллах! Екатерина, я был прав.
Я оказался большим пророком, чем сам Магомет. Все графы Орловы – герои, и я вижу вас, первейшей и счастливейшей из всех владычиц мира.
Самой верной спутницей Екатерины Великой всегда оставалась удача. Но первейшая владычица Мира охотно желала бы, чтоб герои задержались у синих вод, пожиная новые лавры, чтоб самой в это время
