перламутровой и была чуть тронута влажностью. Во время сна у нее соскользнула косынка. Кокетливая ножка дрожа чуть прикоснулась к холодному каменному полу. А если осмелится?..
Послушник покраснел и почтительно прикоснулся губами к высокому подъему ножки.
Голуби с шумом разлетелись.
Ей вдруг захотелось видеть Потемкина. Где он болтается в такую рань, почему не приветствовал ее при пробуждении? Может быть, он еще спит в своей келье? Нет, дверь кельи открыта.
Екатерина спустилась и отправилась на поиски его. Она обошла все церкви, в которых утренние молитвы возносились к небу вместе с тающей росой. С приездом Екатерины в монастырь ворвалась струя чего-то мирского. Начиная с отца- настоятеля и до послушников в белых рясах, вплоть до звонарей на колокольнях, где неумолчно переговаривались колокола, – весь монастырь молился как-то несосредоточенно, сердца всех тянулись к государыне.
В огороде, где вперемешку среди цветов росли огурцы и капуста, ей навстречу поспешили монахи. Среди них был старец, глаза которого струили слезы, оставившие бороздку на его изрезанных морщинами щеках. Веки его покраснели, длинная борода была покрыта пылью и разлеталась, путаясь и цепляясь о его суковатый посох. Это отшельник, пришедший издалека, чтобы повидать Екатерину.
Это ты, императрица, живешь развратницей, когда могла бы освятить свой греховный союз перед алтарем под звуки хвалебных песнопений? Какой пример ты подаешь народу? Не забывай, женщина, что настанет день, когда ты должна будешь отвечать за все свои поступки. Ты вдова, свободна, кто мешает тебе освятить эти плотские узы перед Богом?
Потемкин отстранил старца, отодвинул монахов. Он скинул шелковые одежды, бросил треуголку и шпагу; он подошел к ней, одетый в грубую монашескую рясу и упал к ее ногам.
– Матушка, прости меня. Я люблю тебя, но совесть душит меня, сердце терзается сомнениями, не хочу я больше жить в таком грехе. Если я недостоин быть твоим супругом, оставь меня, и я посвящу себя на служение Богу. Было время и я был честолюбив, мечтал быть министром или архимандритом, хотел властвовать, командовать либо солдатами, либо попами. Теперь же, раз ты этого хочешь, я в своем смирении стану скромным служащим Бога. Я поступлю в монахи.
Неужели это просто ловко разыгранная комедия? Екатерина не сомневалась в этом и искренно любовалась ловким умением автора инсценировать. Потемкин распространил свое обаяние даже на этих простодушных монахов, которых любил за чистое сердце, за их песнопение, за пухлые руки, вечно пахнувшие ладаном. Какие разговоры, сколько споров с отцомнастоятелем в трапезной, где Потемкин жадно пил квас и ел кашу с постным маслом!
Отрекаясь от мирских страстей, он не был искренним. Но лишь только слова его слетали с губ, как он сам поверил в то, что говорил. Каждому славянину присуща эта черта – быстро придумывать исход, принимать решение, и как только оно облечется в явную форму и будет высказано, – самому увериться в искренности того, что он говорит. Это большая сила убеждения, которая с чудесной чисто восточной вежливостью, освобождает память, выкидывая за пределы времени, звучавшие перед тем слова.
Сад был напоен ароматом роз и ладана. Потемкин с чувственными толстыми губами, наслаждался нежным дыханием утра.
– Я вполне понимаю твое душевное состояние, Григорий Александрович, – отвечала императрица. – Я знаю, что твое решение неизменно и бесповоротно. Оно разбивает мне сердце, но ты должен послушаться голоса, зовущего тебя. Я не буду бороться против твоего призвания, я отдам тебя Богу.
– Спасибо, матушка, спасибо! Братья, откройте двери ваших святых келий и примите заблудшегося. Дайте ему приют, которого жаждет его душа. Я не выйду больше из этого монастыря, где при жизни еще вырою себе могилу. Тут я стану искать покоя и забвения.
– Послушайся своей совести. Безумец, ты был честолюбив. Но что такое честолюбие – коварный, вечно мучающей щип. Благослови небо, что оно выдернуло его у тебя. Когда я устану любить, когда под тяжестью возложенной на меня ответственности согнутся мои плечи – я буду вспоминать тебя в твоем святом убежище и завидовать тебе, Григорий Александрович…
Прощай…
Опешивший Потемкин провел в монастыре несколько месяцев. Екатерина радовалась втихомолку: как ее неистовый любовник должен был беситься в своей узкой келье! Он был обманут своей коварной владычицей. Время шло. Никаких вестей из города; вокруг него смыкалось молчание. Время его любовного владычества уже считалось отошедшим в прошлое. Слишком умный, чтобы спокойно подчиниться немилости, он постарался извлечь из создавшегося положения выгоду. Из монаха он стал сводником, как был раньше полководцем и министром, как был бы архиепископом – просто в силу необходимости.
Помпадур, увидя, что ее прелести оставляют Людовика XV равнодушным, постаралась разбудить притупившиеся чувства монарха, заказав Франсуа Буше – королевскому художнику – картину, изображавшую св. Семейство, предназначенную ею для набожной Марии Лещинской.
Моделью для пресвятой девы послужила молодая ирландка, красавица Морфиль, чья округлая гибкая шейка, казалось, была создана для того, чтобы прельстить самого усталого, самого пресыщенного из всех королей. Она-то и послужила приманкой в планах Помпадур, так как образ прелестной брюнетки, изображавшей Богоматерь, вскружил голову влюбленному королю. Так хитроумная маркиза сама втолкнула девушку в заповедный сад, ключи которого она зорко берегла сама… Потемкин стал действовать по тому же принципу. При помощи одного из своих родственников, который был ему многим обязан и в чьей преданности он был уверен, он попрежнему мог твердой рукой направлять капризы Екатерины. Он намечал ей новых любовников, приказывал убивать на дуэли тех из них, кто был нежелателен ему, подсыпая, где надо, яда или, наоборот, возбуждающих средств.
В противоположность Людовику Екатерина никогда не была пресыщена. Что за крепкая натура! Какая необычайная сила! Ей как будто была присуща вечная молодость. Если ей надоедал фаворит, ей не приходилось прибегать после него к каким-либо ухищрениям, чтобы заинтересоваться новым любовником. Фаворитки короля Людовика вроде Помпадур или Дю Барри вечно должны были подбадривать чем-то чувства развращенного монарха и придумывать что-то, чтобы развлечь его, заставить его стряхнуть с себя угнетенное состояние духа, навеянное скукой Версаля, который надоел и опротивел ему. Екатерину развлекало все. Она радовалась новому фавориту, замещал ли его другой – какая удача! Тело ее всегда ненасытно. Это какая-то огнепышущая Этна, вечно находящаяся в извержении. Но она всегда брызжет весельем и осыпает своих усердных слуг целым каскадом всяческих наград.
Все ее любовники, кроме Потемкина, были писанные красавцы, божки без пьедестала.
– Меня считают непостоянной и изменчивой, но ведь меня влечет красота.
Насмешник Вольтер охотно допускал это, но считал, что имя «Екатерина» плохо согласуется со всеми героями, окружавшими ее. Он даже предлагал переименовать ее.
– Вы созданы не для имен, находимых в календаре. Юнона, Минерва или Венера больше подходят вам.
– Я не променяю своего имени на имя завистливой Юноны, тем менее на имя Венеры; эта прекрасная дама имела слишком многое на своем веку.
– Не беспокойтесь! Если у Венеры были свои завистники и злословившие враги, восседавшие в облаках, то о Северной Семирамиде, такой снисходительной, услужливой, великодушной, менее привязанной к своей жертве, чем к вечно снедающему ее желанию любить, болтали еще больше.
Любовь у Екатерины была столь же непостоянна, как и у Людовика XV, последнего властелина, который, как и она, осмелился жить, как ему хочется. Опираясь на неограниченную власть, которая служила им принципом, оба властелина, несмотря на различие характеров, были сходны во многом. Обоим благоприятствовал нежный и галантный век. В молодости Людовик XV играл с сестрами Майн-Нель; Екатерина наслаждалась братьями Орловыми. Незаконнорожденные в тот век вообще не шли в счет… Позже царит Помпадур – министр в юбке, и Потемкин – полководец в халате. Брошенная маркиза устраивается в уединенном домике, скрывающемся в Версале; князь – сводник и поверенный, устраивает своих протеже на видных местах в Царском Селе. В заповедный сад допускались только прирученные лани. В тот век великосветское общество как русское, так и французское легко смотрело на измену.
