способствовать этой программе, короли с легкостью разрешали снос обнесенных стенами городов, чтобы употребить их развалины в качестве каменоломен, как это было, например, в Реймсе около 817–825 годов.
Ввиду норманнской угрозы эту политику пришлось резко свернуть. Начиная с 860-х гг., города вернулись в свои спешно восстановленные в соответствии с древнеримским планом стены. Все планы переустройства пришлось оставить. Но в IX в. население в массовом порядке переместилось в пригородные кварталы, обычно в бурги, создававшиеся вокруг какого-нибудь аббатства; бросить его на произвол судьбы было нельзя, но вернуть его в город было трудно, притом что Церковь сохраняла за собой земли, которые она там приобрела. Приблизительно в четверти случаев возводилась вторая стена, менее высокая и прочная, которая должна была защищать и сохранять эти монастырские кварталы. Множество городов, в том числе Тур, Лимож и Аррас, вышли из этого кризиса с любопытной двухчастной структурой Бург — (сите) Старый город.
Относительная эффективность городских стен, когда для них находились защитники, не помешала большинству городов, оказавшихся в поле деятельности викингов, сгорать один или несколько раз. Исчезли многие незащищенные монастырские бурги, некоторые из которых, кажется, были на грани превращения в города, как, например, Сен-Рикье в Понтье. Сохранившиеся предместья оградили себя крепостными стенами. Кладбища, вопреки романскому праву, переносились из предместий в укрепленные города, в приходские церкви или на прилегающие к ним территории. Очень часто соборный комплекс упрощался и вместо двух или трех храмов, обычных для франкской эпохи, в него теперь входил только один. Город XI–XII вв. почти настолько же отличался от города раннего Средневековья, как последний от древнеримского.
Несмотря на посредственность раскопок, относящихся к городам IX и X вв., во Франции изучение городской топографии сейчас под влиянием археолога Ж. Юбера находится на пути к обновлению за счет критического пересмотра текстов и сооружений. Становятся ясно видны этапы этой эволюции.
Прежде всего подчеркнем вслед за Веркотераном хронологический разрыв, который отделяет вторжения викингов от приведения городов в состояние обороны. Он свидетельствует о неспособности элит Запада осознать истинные масштабы норманнского нашествия. Как понять то, что еще в 859 г. архиепископ Санса подумывал о том, чтобы разобрать укрепления Мелена, и что Карл Лысый согласился на это через несколько лет после появления викингов под Парижем? Без сомнения, считалось, что скандинавские набеги так и останутся эпизодом без продолжения. Кампания по фортификации началась только около 862 года. Сначала внимание было обращено на мосты, затем на несколько замков, расположенных вдоль рек; на севере Франции очередь городских стен и монастырских бургов настала только после 870 года. На западе же за них взялись только после 930 г., то есть в эпоху, когда на смену внешним завоевателям пришла «феодальная анархия».
Полезность укреплений зависела не столько от их прочности, сколько от того,
Повествования о взятии городов норманнами отличаются удручающим однообразием: разрушение, пожар, запустение, осквернение церквей, расхищение сокровищ. В том, что в них присутствует изрядная доля литературного штампа, нет сомненийл. Можно наблюдать немало случаев явной топографической и институциональной преемственности, относящихся к городам, о которых было объявлено, что они полностью разрушены и даже оставлены жителями. Загадка кроется в том, что все эти источники клерикального происхождения, а церковники больше всего пострадали от викингов.
Нередко оборона городских укреплений оказывалась парализованна из-за наплыва беженцев. Флодоард утверждает, что именно это случилось в Амьене в 925 году. Большинство возвращалось, как только тревога проходила, но некоторые, почти всегда духовенство, укоренялись в городе и занимали там видное место. В крайних случаях доходило до экономической стерилизации древнего городского центра, чем объясняется расцвет предместий тотчас после установления затишья. В стороне от этого процесса оказались лишь портовые города Северного моря. Построенные из дерева, защищенные невысокими палисадами, они до конца оставались крайне уязвимыми. Некоторые надолго исчезли под ударами викингов и по причине вызванного скандинавами изменения торговых маршрутов, как, например, Кентовик в устье Канша, Дорестад в устье Мааса. Поколение портов, которое пришло им на смену, до начала XI в. оставалось почти незащищенным, как Тил на Ваале. Потому ли это, что купцы, взиравшие на них лишь как на временные склады, были связаны с ними недостаточно крепко для того, чтобы пойти на расходы ради строительства крепостных стен?
Тем не менее во многих регионах потери сразу же после катастрофы в полном объеме были возмещены настоящим возрождением. В Англии облик этого феномена проявляется наиболее ясно, там налаживается непосредственное сотрудничество потомков викингов. Однако он также коснулся почти всех пострадавших от набегов городов западной Франции; энергичные усилия местного населения по восстановлению руин привели к всеобщему динамизму, который настойчиво под
Влияние нашествий на жизнь сельской местности оценить гораздо сложнее. Часто хартии упоминают об опустении деревень, особенно вдоль водных путей.
Если первый известный случай относится к периоду до нашествий (Сен-Мартен в Туре, 837), то с X в. начинается распространение бургов, а в XI в. оно становится скачкообразным; и тогда этот институт получил распространение в множестве сельских местностей.
Отдельных крестьян заносило очень далеко от дома: так, один житель Бокера проживал в Лотарингии. Рабочая сила, утратившая родину, стремилась наняться в качестве сельскохозяйственных батраков и часто низводилась до состояния сервов, несмотря на запрет капитулярия в Сервэ (853 г.) — любопытный отзвук имперских постановлений начала V в. по поводу беженцев. В некоторых регионах пришлось пойти на послабление повинностей, и не исключено, что это значительное облегчение феодального гнета для земельных держателей объясняется в большой мере именно этим кризисом рабочей силы. В целом тем не менее следует принять вывод, предложенный для северной Франции и Бельгии аббатом Плателем: «В общем, во время скандинавских рейдов не происходило ни опустошения сельской местности, ни истребления домени-альных кадров». Как представляется, это суждение подходит даже для некоторых районов скандинавской колонизации, и особенно, для большей части Нормандии, где после кризиса структура сеньории с удиви-,тельной быстротой вновь обрела твердость и систематичность, которые описывали монастырские полиптихи IX века.
В неурядицах и разрухе 850–950 гг. социальные беспорядки и внутренняя анархия причинили не меньше вреда, чем викинги, которых столь удобно использовать в качестве козлов отпущения. Это показывают многие современные исследования, особенно в отношении Пикардии. Нормандия отчасти обязана своим замечательным расцветом в XI в. тому, что викинги установили свою власть в Руане, поскольку это в конце концов защитило его от смут.
Перед нами встает проблема, связанная с причинами возникновения укрепленных населенных пунктов и замков. Сведения, которыми мы располагаем, не позволяют сделать общего вывода: например, в Бургундии из-за норманнских набегов жители в одной местности построили или реставрировали населенный пункт на возвышенности, в другой же были вынуждены спуститься в долину. Без сомнения, с викингов надо снять всякую ответственность за появление укрепленных церквей, которое имело место не ранее конца X века. То, что в некоторых регионах укрепленные замки строились для защиты от норманнов, не вызывает никаких сомнений, но их распространение в других местностях, как, например, в области Реймса, хорошо
