Топорик проснулся – как очнулся. Резко, сразу. Произошедшее ночью вмиг промелькнуло перед ним так ясно, что он сразу догадался: никакой это был не приснившийся кошмар, а самая настоящая явь. Только теперь, при ярком солнце, даже, наверное, и нестрашная.
Что-то гулко стукнуло рядом. Мальчик поднялся и увидел колдуна, сидевшего перед захлопнутой шкатулкой. Колдун был одет, на его куртке, на левом боку темнели четыре прорехи. На коленях лежал обнаженный меч. И взгляд колдуна был почти такой же, повернутый вовнутрь, отрешенный, как и все десять дней до этого. Привиделись, что ли, Топорику костяные клинки на его теле? Вокруг было так жутко… Должно быть, привиделись…
И вдруг колдун повернул голову к Топорику и тихо позвал:
– Нико…
– Меня зовут Янас, – осторожно ответил Топорик.
– Нико… – повторил колдун и моргнул. Глаза его стали прозрачны. – Нико… лас. Мое имя – Николас.
– Янас, – еще раз сказал Топорик. Потом спохватился, вскочил на ноги и поклонился.
Поодаль, возле мерина, чьи бока за ночь раздулись как барабан, спал какой-то человек, полуголый, ростом и телосложением такой же, как и сам Янас, но с длинной бородой и круглой розовой лысиной. Человек обнимал пустой бурдюк, остро воняющий кислым вином, и бормотал бурдюку что-то ласковое.
– Отец Матей, – сказал Николас, кивнув на человека.
– Священник? – спросил мальчик.
– Проповедник, – снова кивнул колдун.
На тощей шее проповедника болталась удавка. Топорик вдруг вспомнил, как ночью, продираясь сквозь обморочный дурман, он пытался отбиваться от чьих-то рук, стягивавших на его шее такую же.
Он непроизвольно огляделся:
– А где?..
Но вокруг только свистел ветер.
Николас поднялся, вложил меч в ножны. Поправил перевязь за спиной. Топорик вдруг испугался. Вот он, тот момент, когда колдун скажет: «Прощай» – и уйдет своей дорогой. Или вовсе ничего не скажет. Уйдет навсегда. А мальчику некуда было идти. Колдун дважды спасал ему жизнь. Никогда никто не делал для Топорика ничего подобного. И рядом с колдуном он чувствовал себя защищенным и даже более того – спокойным и уверенным в себе. И пускай – что колдун, и пускай – что из его тела растут ножи… Но он явно желает мальчику добра.
«Куда ты?» – чуть было не спросил он, но не решился.
Но колдун не стал прощаться. Он указал на спящего.
– Посмотри за ним, – просто, как равного, попросил он Топорика. – Я скоро вернусь.
И все. Янасу неожиданно стало легко. Значит, дальнейший путь они продолжат вместе. Какая разница, куда они идут, что колдуну нужно в Лакнии и что их там ждет? Главное, он теперь не один. И никого не нужно бояться.
Проповедник проснулся, потянулся и тут же, поморщившись, схватился за голову.
– О-о… – простонал он. – Клянусь святыми дарами, во рту у меня так гадко, будто я всю ночь жевал перепревшее индюшачье дерьмо…
Мальчик не выдержал и рассмеялся.
– Грех потешаться над старшими! – попытался прикрикнуть на него священник, но опять сорвался на стон. – О-о, Пресвятая Дева… Скажи мне, сын мой, у твоего господина нет ли вина?
– Не знаю… – пожал плечами Топорик, – кажется, нет. И он не господин мне.
– Так ты?.. Простите меня, молодой господин. Я хотел спросить, нет ли у твоего уважаемого отца немного… – Он огляделся, тяжело вздохнул.
– У нас ничего нет, – подтвердил Янас, испытавший странное чувство, когда отец Матей назвал его сыном Николаса. – Ты же сам видишь.
– Вижу, – уныло согласился проповедник. – Ни кувшина, ни бурдюка, ни бутылки… Пресвятая Дева… – Он снова поморщился, натужно сплюнул и вдруг вскинулся с надеждой:
– Послушай, я знаю, у воинов всегда есть при себе такая маленькая фляжка с водкой и самогоном…
Мальчик опять фыркнул и отвернулся, чтобы не обидеть священника.
– Так и знал, – обреченно выговорил отец Матей. – Господи боже, лучше бы меня все-таки удавили.
Он встал на ноги, посмотрел вокруг и, шатаясь, пошел в том направлении, куда удалился Николас.
– Эй! – вскочил мальчик. – Святой отец! Куда ты? Нам сказано сидеть здесь!
Но проповедник, бормоча, кашляя и отплевываясь, шел дальше и не оборачивался. Мальчик побежал за ним.
Николас трижды обошел вокруг Черного Козла и в последний раз остановился прямо перед ним. Утреннее солнце освещало неживого деревянного истукана, сделанного так грубо, что в нем козел угадывался в общем-то с некоторым трудом. Ветвистые рога были теперь мало похожи на рога – просто хаотичное переплетение корневых отростков.
Козел сидел, вросший задом в землю, опираясь на передние копыта – в совсем не козлиной позе.
