услышите то, что, кроме меня и самого государя Императора, никто не знал. Но сначала я должен взять с вас клятву…
Тремьер усмехнулся:
– В клятвах тоже нет никакой нужды. Вряд ли, ваше святейшество, вы сообщите нам что-нибудь новое.
– Боже великий… – стонал епископ. – Слава тебе за то, что послал ты нам защиту, на которую мы уже и не надеялись… Прости нас, Господи, за грехи наши и ошибки, что привели к явлению того, чье имя я не дерзну называть сейчас… Вы ведь не уйдете?! – вскинулся он вдруг, пытаясь бессильными руками поймать руки сидевших рядом. – Вы ведь не оставите часовню без защиты? Молитвами я могу отогнать беса, но в святом пророчестве сказано, что тот, кто придет, чтобы открыть Врата, не будет порождением Преисподней! Что мне сделать, чтобы вы остались? Что я могу сделать для вас?!
Тремьер поднялся так порывисто, что его стул, накренившись, рухнул на пол. Несколько минут он стоял неподвижно, глядя прямо перед собой, затем упал на колени.
– Благословите меня, ваше святейшество! – выговорил он, и глаза его заблестели. – Благословите меня на престол!
Двое ратников поволокли мародера ко дворцу. Топорик проводил их взглядом. Эти еженощные дозоры по затянутым жутким туманом дворцовым окрестностям помогали решить проблему рабочей силы. Разоренный дворец надо было восстанавливать. Но еще более важным делом было достать пропитание. Лакнийским наемникам заплатили вдвое больше обычного и еще обещали втрое; золота во дворце было достаточно, но с пищей дело обстояло хуже. Первым своим приказом Тремьер распорядился оцепить плотным кольцом порт, где стояло на приколе несколько торговых кораблей, разогнать оттуда орды мародеров, понемногу и боязливо грабивших корабли на своих лодчонках. На некоторое время новый Император и его гвардия оказались обеспечены пропитанием. Затем стали отряжать наемников группами в окрестности города: ловить и гнать к дворцу брошенный скот, вывозить провизию из опустевших поселков и хуторков. Но группы были немногочисленны и едва справлялись с тем, чтобы отбивать добычу от банд мародеров, а уменьшить охрану дворца в пользу «охотников» (так их стали называть) Тремьер не решался. И тогда стал посылать «в охоту» изловленных мародеров. Отец Матей поначалу решительно противился этому проекту, да и Топорик тоже сомневался.
– Разбегутся, – предрекал Матей. – К чему тогда и ловили?
Но группы «охотников» исправно возвращались, и не с пустыми руками. Более того, с ними приходили оборванные, оголодавшие, обовшивевшие горожане, уставшие бродить по безлюдным улицам и голым полям, окаменевшим от бесснежной и жестоко морозной зимы. Приходили со своими семьями, счастливые не столько оттого, что у них теперь есть кров и защита, сколько – что есть настоящий Император. Да Тремьер, сын гончара, и показал себя настоящим Императором. Дворец понемногу оживал. Оставалось только одно, с чем он не мог справиться: сумеречный туман не уходил из Герлемона. И все еще оставался опасным.
– Туда, – скомандовал Топорик.
Они свернули с аллеи к навесному мосту через наполненный белесым туманом канал. Под ногами застучали насквозь промерзшие бревна – наконец-то они могли слышать свои шаги! Непонятно, по какой причине, но это изрядно придало Янасу бодрости.
Впрочем, мост скоро закончился входом в широкую «зеленую» галерею. Когда-то галерея, затянутая поверху и с боков виноградной лозой, была уютным и прохладным местом для отдыха придворных, где через каждые несколько шагов стояли низкие покатые скамьи с крохотными столиками для напитков. Сейчас здесь сохранились только поперечные полукруглые прутья, на которых болтались почерневшие и съежившиеся обрывки лозы. И скамейки все рассохлись и покосились, точно необъяснимо подгнили снизу. Янас шел по галерее, и ему казалось, что он идет внутри скелета чудовищной змеи – мелькают над головой белые прутья-ребра, раскачивается на них истлевшими сухожилиями иссохшая виноградная лоза.
– Стой! – проговорил Янас.
– Я ничего не слышал, – помедлив немного, шепнул в ответ ратник.
Топорик обернулся к нему. Был ратник молод, бледен лицом и рыжеволос. Это он, тот самый, что тосковал о родной заснеженной Лакнии. «Как же его зовут? – подумал вдруг мальчик. – Не могу вспомнить…» Он первый раз выходил с этим парнем в дозор. «Надо было отправить его с мародером, оставить себе более опытного», – с досадой сказал себе Топорик.
– Как тебя зовут? – хотел спросить он, но почему-то вместо этого доверительно проговорил:
– Я тоже не слышал. Я почувствовал.
Лакниец раскрыл рот и слышно сглотнул.
– Держись за мной.
С этими словами Янас скользнул между прутьев. Он побежал, пригнувшись, меж черных и голых деревьев, ощущая спиной неровное дыхание ратника. Когда деревья расступились, мальчик остановился, предостерегающе поднял правую руку с зажатым в кулаке топориком. И услышал позади лязг стали – воин обнажил меч – и сразу после этого тихое восклицание:
– Гроб Господень!
За деревьями открывалась широкая площадка, густо уставленная разнообразными конструкциями из металла и древесины. Краска, покрывавшая конструкции – еще месяц назад яркая и свежая, – потеряла цвет и облупилась. Из-за этого, а еще из-за мрачной безветренной тишины и пухлых малоподвижных туманных волн, думалось невольно, что на площадку стащили пыточные станки со всех темниц Герлемона.
– Что это? – прошептал ратник.
– Карусели, – подумав, ответил Топорик. – У нас в Верпене такие в ярмарочные дни стояли на площадях. Ну, не совсем такие… похожие… Давно…
Он глубоко вздохнул, чтобы перевести дыхание после бега, а отчасти и от воспоминаний тоже. Отчего его тянет на откровенность с этим парнем? Странное какое-то чувство, даже и не чувство, а предчувствие – наряду со все усиливающимся ощущением опасности – овладевало мальчиком. Наверное, вот почему: юный лакниец чем-то напоминает Янасу его самого, когда он только встретил Ключника. Когда это было? Кажется, что несколько десятков лет назад. А прошло менее полугода. Но как все изменилось! Как изменился сам Янас. Как резко и неожиданно повзрослел. И дело было даже не в том, что на его подбородке пробивались
