разварены эти перлы в серой вонючей жиже. Однако нос уж давно не воротишь — накладывал бы полнее. Очередь у кормушки трясет чашками: «Мало, давай норму!» «Я тебе сверх нормы бросил», — отбивается баландер и подает чашку следующему. Но смотрит в кормушку на того, кто добавку требует; не ровен час — полетит каша в лицо. Или откажется камера принимать баланду. Скандал! Зовут корпусного, может офицер прийти — неприятное разбирательство для баландера.
Положение этой категории зэков незавидное: впереди — голодная, агрессивная камера, за спиной контролер стоит. Не доложишь — зэк обматерит, переложишь — контролер обматерит. Трудно угодить обоим сторонам с такими противоположными интересами. Рад бы полнее поварешку, но, помимо мента, свой расчет: этой камере передашь — другой не хватит. От зэков достанется и с работы уберут. Этого баландеры больше всего боятся. Ведь из рабочей бригады, из хозобслуги назад к зэкам хода нет. Зэки презирают хозобслугу, особенно поваров и баланду. Чтобы остаться при тюрьме и не ехать на зону, надо писать заявление, т. е. проситься, чтоб оставили. Просить у ментов считается «западло». Добровольно работать на ментов, обслуживать их — также «западло». Кроме того, зэки знают, что из кухонного котла кормятся все смены контролеров, что менты и обслуга забирают самый навар — мясо, верхний слой жира, крупные куски рыбы — вот куда девается то, что по нормам положено, а мы не получаем. Подался в обслугу значит «козел», т. е. можешь работать на ментов и тайно и явно. Обслуга, баланда, рабочка держатся за свое место любыми способами. Не хотят терять более сытого и удобного положения, а главное, знают, что возвращаться в общую зэковскую среду им нельзя. В общих камерах, на пересылках, на этапе в вагонах их жестоко избивают и насилуют. Калечится вся жизнь. Отныне им место среди самых отверженных в лагерной жизни — в «пидарасах». Баландер знает, что его ждет и знает, что целиком зависит от воли начальника. На такой привязи нет поручения, которое бы посмел не выполнить баландер.
Хозобслуга — самые подневольные рабы администрации. Зэки призирают их за то, что отдаются они в рабство добровольно, по заявлению. Сама администрация не имеет права оставлять для работы в следственном изоляторе без согласия зэка. И на зоне в хозобслугу зэк идет по своему заявлению, просятся вроде бы на работу — на кухню, прачку, парикмахерскую и т. п. — а на самом деле, отдают себя с головой, продаются ментам. Кто этого не знает, тому камера объясняет. Редко попадают в хозобслугу случайно, по незнанию. Да как не знать, если того же баландера на дню три раза матерят. Идут в хозобслугу сознательно, пишут украдкой заявление, стараются незаметно отдать, в общем, стесняются, а идут-таки. Некоторые, как хотел, например, Жора, — по нужде, чтоб не потерять прописку и площадь в Москве. Но в основном идут ради теплого, сытного. Рискуют честью, жизнью, теряют, так сказать, зэковское гражданство, исключая себя из категории мужиков, но идут лишь бы брюхо набить. Ментам угождают рабски. И первое, что от них требуют, — больше знать, чаще докладывать. Стучат друг на друга, на камеры, стучат на всех и обо всем, о чем ни спросит хозяин.
Нет ничего ненадежнее, чем «дорога», ксивы через баландера. Зэки об этом знают, однако пользуются их услугами. Баландер заинтересован выглядеть получше в глазах зэков: чем черт не шутит, может, заступятся, «отмажут» на пересылке, поэтому некоторые баландеры рискуют, соглашаются передать в другую камеру ксиву, а то за деньги добудут чай или что покрепче. Нередко это делается по сговору с контролером, для которого такая коммерция — основной доход, но сам вступать в сделку, по крайней мере, в московских тюрьмах боится — всегда в общей камере найдется стукач. Через баландера ему безопасней — есть козел отпущения. Однако при наличии камерных стукачей всякие «дороги» для ксив и коммерции были бы совершенно исключены, если б это не делалось с благословения оперативной части. Потаенная организация и контроль за такими «дорогами» — важнейший элемент оперативной работы. Через просмотр нелегальных ксив опера узнают новые факты по делу, зэковские секреты и связи, через коммерцию «подогревают» своих внутрикамерных работничков. Мог ли Феликс Запасник со своими «королями» в 124-й камере обменивать отобранные у мужиков вещи на чай и прочий «грев», если б им это не дозволялось за их козью службу? Да на следующий день начальство бы знало, и не сдобровать дежурному контролеру. Руками «королей» вроде Феликса и «паханов» вроде Спартака, периодически отдыхающего в санчасти, водворяется нужный ментам порядок в камере, осуществляется основной процесс «воспитания». Сами менты не без иронии называют такой метод «воспитанием через коллектив» и ссылаются при этом на Макаренко. Как видим, все у них научно обоснованно и система скрытого стимулирования через «грев» — в полном соответствии с принципом социалистического распределения: «каждому по труду». «Кто на нас не работает, тот не ест».
Коварство «дорог» в том, что трудно определить какая контролируется операми, а какая нет, и ты можешь ею воспользоваться. Попадаются среди баландеров и контролеров добрые, а чаще корыстные люди, которые за деньги или хорошую вещь могут действительно иногда помочь: передать записку, письмо на волю, продать чай. Легче договориться в спецкамере, где сидит меньше народу. В общих камерах по 40–70 человек мало кто из ментов на свой страх и риск отважится на бизнес — наверняка кто-то «стукнет». Если «дорога» в общую камеру есть и она держится, — как правило, это козья тропа, подконтрольная операм. Иначе она просто не сможет регулярно существовать. Рано или поздно стукачи донесут кому следует и тогда опера либо вербуют попавшихся контролера или баландера, и «дорога» начинает работать на оперчасть, либо наказывают и выгоняют.
Понятно, что в последнем случае так поступают с более менее порядочными людьми, которые не соглашаются подличать или не пользуются доверием у оперов. Провинившегося баландера сажают в карцер, а затем «закрывают», т. е. переводят в осужденку и на этап, через пересылку, на зону. Могут не сажать в карцер, а сразу «закрыть», ибо менты знают, что в камере бывшему баландеру будет гораздо хуже, чем в любом карцере. Зэки наказывают страшнее. На зону баландер приходит обычно «пидарасом». Жестоко и несправедливо, если учесть, что менты обрекают на это тех, кто не согласился «работать» на них, кто делал не так и не то, что было поручено. Так случилось например, с моим земляком Вадиком. На Матросске его убрали с баланды, а на свердловской пересылке изнасиловали. В 20 лет парню искалечили жизнь. На зоне он жил в нашем отряде в углу таких же отверженных. А кто способен мать родную продать, тот благополучно отработает в тюремной обслуге и уйдет раньше срока на «химию» или освободится условно досрочно. Честных — в педерасты, подлецов — на волю, такова практика коммунистического воспитания в исправительных учреждениях. А потом удивляемся: почему преступность не падает? Как же падать, если власть сама ее творит и поощряет! Ох, не проста тюремная баланда! Много чего намешано в ней, если вдуматься.
…Зовут наверх, чашка моя уже там дымится. Едим на нарах. Разворачиваю мешок, достаю Наташины дары с передачи: сыр, яблоки. Мой сосед в клетчатой рубахе, моих примерно лет, настойчиво предлагает свое угощение: кусок копченой ставридки. Я его потчую, он меня. Съел ломтик сыра, яблока — больше не берет: «Спасибо, попробовал — хватит». Нарезаю поровну:
— Все пополам.
— Нет, — говорит, — это твое, а мне положить больше нечего.
Вот ведь какой стеснительный, давно таких не встречал. Воркуем с нарастающей симпатией. С иным соседом яблоко не проглатывается, а с этим и перловка в удовольствие, приятный человек, приятный получился ужин.
Не успел сдать чашку, прыгает ко мне на нары мальчишка: «У вас какая статья?» Отвечаю, что у меня две статьи: 190 и 228.
— А правда, что за политику?
Быстро справки навели. Зовут парнишку Олег. Недавно «поднялся с малолетки», т. е. исполнилось 18 и его перевели к взрослым. Длинный шустрый, вертлявый. Чистое мальчишеское лицо, глаза открытые и наивные. Говорит звонко, болтливо, «х» вместо «г». Юморной, но с напуском серьезности. Он с Украины, приехал в Москву к тетке, поступать в техникум. Не поступил. Мать денег не шлет, ждет домой. Он не торопится, а жить не на что. Снял с кого-то ондатровую шапку — за то и посадили. Сейчас о маме беспокоится, она у него хорошая, пишет ей письма с просьбой передать учебники. В тюрьме получше подготовится, а когда выйдет, обязательно поступит — загладит вину перед матерью. «Принимают в техникум после судимости? — спрашивает с преувеличенной серьезностью и тревогой. И тут же рот до ушей. — Вы против ментов и мы, — показывает на шконари, занятые малолетками — тоже против ментов. Ребята приглашают вас в нашу семью».
— Спасибо, я здесь устроился.
— Нет, нет, найдем шконарь, и за столом с нами будете.
