тысяча девятьсот седьмом году — нет, все-таки в тысяча девятьсот шестом — вдовой Ферца Бретвита; у меня, может быть, даже есть экземпляр где-то среди книг. К тому же это не собственноручная копия, а переписано писцом для напечатания — вы можете заметить, что оба мэра пишут одним и тем же почерком».
«Как интересно», — сказал Градус, замечая.
«Я, конечно, благодарен за доброе намерение», — сказал Бретвит.
«Мы были в этом уверены», — сказал довольный Градус.
«Барон Б., должно быть, слегка выжил из ума, — продолжал Бретвит, — но, повторяю, его доброе намерение меня трогает. Полагаю, вы хотите денег за доставку этого сокровища?»
«Удовольствие, которое оно вам доставляет, будет нашей наградой, — ответил Градус. — Но позвольте сказать откровенно: мы не пожалели труда, чтобы устроить это как следует, и я проделал долгий путь. И вот — я хочу предложить вам маленькую сделку. Окажите нам услугу, и мы ответим тем же. Я знаю, вы в несколько стесненных…» (рука Градуса плеснулась, как маленькая рыбка, и он подмигнул).
«Что правда, то правда», — вздохнул Бретвит.
«Если вы пойдете нам навстречу, это не будет вам стоить ни копейки».
«О, я мог бы заплатить
«Нам не нужны ваши деньги (ладонь останавливает поток автомобилей). Но вот наш план. У меня есть записки от других баронов к другим беглецам. Фактически, у меня есть письма к самому таинственному из всех беглецов».
«Что? — вскричал Бретвит с искренним удивлением. — Там известно, что Его Величество покинул Земблю?» (Я бы отшлепал за это голубчика.)
«Именно так, — сказал Градус, потирая руки и чуть ли не пыхтя от животного удовольствия, — здесь несомненно действовал инстинкт, ибо он, конечно, не мог понять рассудком, что
При этих словах Освина Бретвита осенило ложное прозрение, и он простонал про себя: да, конечно же! Какая тупость с моей стороны! Он же один из наших! Пальцы его левой руки невольно задергались, как если бы он натягивал на нее бибабо, между тем как глаза его напряженно следили за простонародным жестом удовлетворения собеседника. От карлистского агента, открывающегося старшему по рангу, ожидался знак, соответствующий букве «X» (первая буква имени Ксаверий по-земблянски) в одноручном алфавите глухонемых: рука в горизонтальном положении со слегка согнутым указательным пальцем и остальными, собранными щепоткой (многие критиковали этот знак как чересчур безвольный, теперь он заменен более мужественной комбинацией). В тех нескольких случаях, когда он был подан Бретвиту, откровению предшествовал для него миг напряженного ожидания — скорее прореха во времени, чем действительная пауза, — нечто вроде того, что врачи называют «аурой», странное ощущение одновременно напряженности и нереальности, одновременно жара и холода неизъяснимого раздражения, пронизывающего всю нервную систему перед припадком. И на сей раз тоже Бретвит почувствовал, как магическое вино ударяет ему в голову.
«Хорошо, я готов. Подайте знак», — сказал он жадно.
Градус, решившись рискнуть, взглянул на лежавшую на коленях Бретвита руку — незаметно для своего хозяина она, казалось, ручным шепотом подсказывала Градусу. Он попытался повторить то, что она изо всех сил старалась внушить ему, — всего лишь рудименты нужного знака.
«Нет-нет, — сказал Бретвит, снисходительно улыбаясь жесту неловкого новичка. — Другой рукой, друг мой. Вы же знаете, Его Величество левша».
Градус попытался опять — но, подобно изгнанной марионетке, пугливый маленький суфлер исчез. По-бараньи уставившись на свои пять ставших чужими обрубков, Градус проделал движение неумелого, полупарализованного тенеписца и наконец неуверенно изобразил V — знак победы. Улыбка Бретвита начала блекнуть.
Когда она исчезла, Бретвит (это имя означает «шахматный ум») встал со стула. В более просторной комнате он зашагал бы взад и вперед, но это было невозможно в набитом вещами кабинете. Градус- Неудачник застегнул все три пуговицы своего тесного коричневого пиджака и несколько раз тряхнул головой.
«Я считаю, — сказал он сердито, — надо быть справедливым. Коли я привез вам эти ценные бумаги, вы должны мне за это устроить свидание или по крайней мере дать мне его адрес».
«Я знаю, кто вы такой! — вскричал Бретвит, указывая на него пальцем. — Вы репортер! Вы из этого паршивого датского листка, который торчит у вас из кармана. — (Градус машинально потрогал его и нахмурился.) — Я надеялся, что они перестали меня изводить! Вульгарная назойливость! Ничто для вас не свято — ни рак, ни изгнание, ни гордость короля!» (Увы, это правда не только в отношении Градуса, есть у него коллеги и в Аркадии.)
Градус сидел, уставясь на свои новые башмаки цвета красного дерева, с дырчатыми передками. Карета скорой помощи, нетерпеливо вскрикнув, промчалась по темным улицам тремя этажами ниже. Бретвит выместил свое раздражение на лежавшей на столе переписке предков. Он схватил аккуратную пачку вместе с отделившейся от нее оберткой и швырнул все это вместе в мусорную корзинку. Веревка упала снаружи, к ногам Градуса, который поднял ее и добавил к
«Пожалуйста, уходите, — сказал бедный Бретвит. — У меня боль в паху, которая сводит меня с ума. Я не спал три ночи. Вы, журналисты, упрямая шайка, но я тоже упрям. Вы никогда от меня не узнаете о моем короле. Прощайте».
Он подождал на площадке, пока шаги его посетителя не спустились вниз и не дошли до двери подъезда. Она открылась и закрылась, и потом со звуком пинка погас автоматический свет на лестнице. >>>
Карточка (двадцать четвертая) с этим текстом (строки 287–299) помечена 7 июля, и под этой датой я нахожу в моей записной книжечке следующую запись: «Доктор Аллерт, 3.30 пополудни». Испытывая легкую нервозность, как большинство людей перед посещением врача, я решил купить по дороге какое-нибудь успокоительное средство, чтобы не дать учащенному пульсу ввести в заблуждение доверчивую науку. Я нашел капли, которые хотел, в аптеке же принял ароматное питье и как раз выходил, когда заметил Шейдов, покидающих соседний магазин. Она несла новый чемодан. Ужасная мысль, что они, пожалуй, уезжают на летние каникулы, уничтожила действие лекарства, которое я только что принял. Так привыкаешь к тому, что чужая жизнь протекает рядом с твоей собственной, что неожиданный поворот параллельного тебе сателлита вызывает чувство остолбенения, пустоты и несправедливости. И главное, он еще не кончил «моей» поэмы!
«Собираетесь в путешествие?» — спросил я, улыбаясь и указывая на чемодан.
Сибилла приподняла его за уши, как зайца, и осмотрела моими глазами.
«Да, в конце месяца, — сказала она. — Как только Джон покончит со своей работой».
(Поэма!)
«А куда, позвольте узнать?» (Поворачиваясь к Джону.)
Г-н Шейд взглянул на г-жу Шейд, и она ответила за него со своей обычной бесцеремонной манерой, что они еще не знают наверно — может быть, в Вайоминг, или Юту, или Монтану, и возможно, что снимут домик где-нибудь на высоте 6000–7000 футов.
«Среди лупины и осин», — степенно сказал поэт (создавая сцену в воображении).
Я начал высчитывать вслух высоту в метрах, которую считал слишком большой для сердца Джона, но Сибилла потянула его за рукав, напоминая, что им надо еще кое-что купить, и я был покинут на высоте примерно в 2000 метров, с отдающей валерьянкой отрыжкой.
Но временами чернокрылая судьба выказывает чудесную предусмотрительность! Десятью минутами позже доктор А., лечивший также и Шейда, рассказал мне с вялыми подробностями, что Шейды сняли
