Нет. В ущербтвоей мечте, — коль ты мечтал увидетьвсе качества подлунные во мне —разбойник я, живущий в глубинеглухих лесов… Как стал я ненавидетьсиянье дня, как звезды разлюбил,как в лес ушел, как в первый раз убил —рассказывать мне скучно… Я заметил —зло любит каяться, а добродетель —румяниться; но мне охоты нетза нею волочиться… Доблесть — бред,день — белый червь, жизнь — ужас бесконечныйочнувшегося трупа в гробовомжилище…{3}ЭРИК: Словно в зеркале кривомя узнаю того, чей смех беспечныйтак радовал, бывало, нашу мать…РОБЕРТ:Убийца я!ЭРИК: Молчи же…РОБЕРТ: …бесшабашныйубийца!ЭРИК: О, молчи! Мне сладко, страшнонад бездною склоняться и вниматьтвоим глазам, беспомощно кричащимна ломаном и темном языкео царстве потонувшем, о тоскеизгнанья…РОБЕРТ: Брат! По черным, чутким чащам, —живуч, как волк, и призрачен, как рок, —крадусь, таюсь, взвинтив тугой курок:убийца я!ЭРИК: Мне помнится: в далекомкраю, на берегу реки с истокомневедомым, однажды, в золотойи синий день, сидел я под густойлоснящейся листвою, и кричали,исполнены видений и печали,лазоревые птицы, и змеяблестящая спала на теплом камне;загрезил я — как вдруг издалека мнепослышалось пять шорохов и яувидел вдруг между листов узорныхпять белоглазых, красногубых, черныхголов… Я встал — и вмиг был окружен…Мушкет мой был, увы, не заряжен,а слов моих они не понимали;но, сняв с меня одежды, дикариприметили вот это… посмотри…головки две на выпуклой эмали, —ты и Давид: тебе здесь восемь лет,Давиду — шесть; я этот амулет —дар матери — всегда ношу на теле;и тут меня он спас на самом деле:поверишь ли, — что эти дикариметнулись прочь, как тени — от зари,ослеплены смиренным талисманом!РОБЕРТ:О, говори! Во мне светлеет кровь…Не правда ль, мир — любовь, одна любовь, —
